Юрий Чернов - Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

Выйдя из подъезда, они не свернули к калитке, а направились в глубину двора. Это уж было совсем непонятно.

Оконное стекло холодило лоб. Из темной комнаты хорошо просматривался заснеженный, освещенный луною двор. Выбежали Норма и Цезарь. Павел Карлович потрепал их по шерсти; они рьяно запрыгали, разбрасывая снег.

Куда же все-таки муж ведет Софью?

Вера Леонидовна познакомилась с Софьей и Константином Войковыми года полтора назад, когда они приехали из Юрьевца в Москву на ученье. Пока они оформляли бумаги и приноравливались к новой жизни, устроили их у себя, в угловой комнатке. И брат, и сестра были на редкость стеснительны. За обедом почти не ели, чувствовали себя скованно, руки деревянно лежали на столе.

Когда Вера Леонидовна поинтересовалась, понравилась ли Москва, Константин ответил: «Да»; Софья кивнула: «Конечно». И больше от них не добились ни слова.

Свой деревянный чемодан — один на двоих — они оставили в коридоре, в комнату занести постеснялись. Маленький железный замок, как черный жук, висел на стальных ушках. Вера Леонидовна впервые видела самодельный, свежеструганый чемодан. У нее вырвалось:

— Какой необычный чемодан!

И Софья, и Константин страшно смутились. Дома, собирая детей в дорогу, обсуждали: покупать чемодан в магазине или заказать соседу, опытному столяру? Решили заказать. Обошлось наполовину дешевле.

Поняв смущение гостей, Павел Карлович поспешил им на выручку:

— Да, добротный чемодан. Мастер мастерил, сразу видно. Не отец ли?

Софья рассказала: нет, не отец, сосед, он на весь Юрьевец знаменитый столяр, всегда в доме клеем и деревом пахнет, ему и коньки на крышу заказывают, и всякие полочки узорные. Он все умеет.

«Какая милая провинциалочка, — подумала Вера Леонидовна, разглядывая чистое Софьино лицо, так легко покрывающееся румянцем смущения, ее льняные волосы и серое платье с белым пришивным воротничком. — Непременно буду опекать ее».

Но опекать ни Софью, ни ее брата не пришлось. Скоро они поселились в общежитии, в гости приходили редко. Иногда Павел Карлович приводил из обсерватории Константина попотчевать чаем. Константин, став студентом, сохранил прежнюю робость и неразговорчивость, а если и говорил, то только с Павлом Карловичем о фотографировании двойных звезд или о чем-нибудь в этом роде. Будто других тем на свете не существует…

Сегодняшний приход Софьи был неожиданным и необычным. Она пришла без приглашения, сама — встревоженная, бледная, исхудалая. Прежде без брата никогда не приходила. О чем они проговорили два или три часа? Конечно, если б дома было по-иному, надо бы накрыть стол, пригласить гостью к чай. Обычно Павел говорил: «Верочка, угости нас чем-нибудь». А теперь… теперь он стал бессловесным. И Софья ушла, забыв попрощаться…

Лунная дорожка, высветленная в снегу, обрывалась за углом сарая. От деревьев и зданий падали во двор косые тени.

Ей захотелось оторваться от оконного стекла, чтобы не видеть этот двор, эту лунную дорожку, эти следы, уводящие в заброшенный сад обсерватории. Но она не шевельнулась: там, в темени спящей квартиры, жило одиночество.

Вера Леонидовна не знала, не могла ответить самой себе, когда и как это случилось, когда возникла трещина, разъединившая их?

Давным-давно в Знаменском, в ночь под рождество, она загадала: быть или не быть им вместе? И долгие годы верила — быть! Ей казалось, что сама судьба заботится об этом. Леность родного брата заставила отца пригласить репетитора. Верочкина страсть к пению заставила ее спросить Павла, не музицирует ли он?

Встречи у рояля, долгие летние прогулки со временем, возможно, забылись бы. Хотя легко ли забыть, как виртуозно ходили его пальцы по клавишам рояля?

В саду, у круглой клумбы, росла сосна. Над аллеей свисала ветка с удивительно большой чешуйчатой шишкой. Никто из Верочкиных знакомых, навещавших Знаменское, не мог ни дотянуться, ни допрыгнуть до ветки и сорвать шишку. Самолюбивый юнкер — сын помещика, жившего по соседству, — разгонялся и прыгал раз пять. Кончиками пальцев он лишь задевал ветку.

— ВиктОр, вам надо еще расти, — кольнула Верочка юнкера.

Павел легко подпрыгнул и сорвал шишку.

Верочка думала: всегда и во всем судьба на его стороне.

Даже его появление в Петербурге, когда Бредихин послал студента-первокурсника в Пулково, она не считала простой случайностью.

Их уговор — закончив ученье, быть вместе — чуть не разрушил отец. Но Верочка тоже была из рода Картавцевых, и отец не переупрямил дочь.

Первое время после просторной барской усадьбы комнатки в Никольском переулке казались клетушками; после неторопливой и праздной жизни в Знаменском, где томительно тянулись часы от завтрака до обеда и от обеда до ужина, занятость Павла ошеломляла. Рано утром он спешил на лекции в университет, оттуда на женские курсы, в обсерваторию, вечером и ночью наблюдал звезды.

— Боже мой, и когда ты будешь жить по-человечески? — вырывалось у Верочки.

Он виновато улыбался.

Поначалу Вера Леонидовна взялась оборудовать «семейное гнездо». Что это за дом, если окна без штор, полы без ковровых дорожек, нет ни столовой, ни чайной, ни кофейной посуды, да и ставить ее некуда. А кабинет мужа меньше, чем комната горничной в ее родном доме!

В Смольном институте обучали хорошим манерам, учили сервировать стол, принимать гостей. Что ж, забыть все это?!

Ее хозяйственные заботы он принимал благосклонно и спокойно. Обрадовали его спиртовка на трех ножках и новый синий кофейник. Еда на спиртовке грелась быстро и бесшумно, а кофейник, закипая, мелодичным свистом оповещал: пожалуйте ко мне!

Некоторые новшества он встречал сдержанно. Заметив, например, в углу икону, мерцавшую тусклой позолотой, Павел Карлович постоял перед ней так, будто до этого никогда икон не видел, и, ничего не сказав, принялся приколачивать шторы.

Позже Вера Леонидовна научилась понимать состояние мужа. Он почти никогда не вмешивался в ее дела. Но если по его лицу пробегала тень, если он замыкался и пытался чем-либо отвлечься — чинил карандаши или уходил колоть дрова — значит, недоволен.

Она тоже бывала недовольна. Взял, например, и прибил книжные полки в гостиной. Они, конечно, нарушили парадность, а он никак не желал понять, что, если в кабинете книги уже не вмещаются, их просто не следует покупать.

Он вообще относился к книгам не так, как должно к ним относиться. Вера Леонидовна и сама была не прочь полистать на досуге хороший роман или пиесу. Павел же обкладывался книгами как крепостной стеной, едва видимый за столом. Из томов торчали хвостики закладок. Он что-то увлеченно выписывал, иногда зачитывал вслух и сам себе бормотал:

— Нет-нет, так не пойдет!