Юрий Чернов - Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

— Ну ладно, представь, что ты — главный, самый главный на заводе. Хозяин.

— Да не будет же хозяев!

— Рабочий хозяин, наш, — поправился молодой. — Не в названии дело. Меня другое интересует. Буду я с тобой на равных или не буду?

— Конкретнее! — потребовал старший.

— Могу конкретнее. Слышал я, у Рябушинского на одну семью чуть не тридцать комнат. Конечно, турнем его из особняка, хватит, особняк рабочим отдадим. Опять же неясно — как делить комнаты? Тебе — одну, мне — одну, или тебе, как главному у нас, две или три дадут? А?

Старший помешкал с ответом. Над этими вопросами он, видимо, не задумывался. Однако нашелся:

— Я уж тебе, дурья голова, втолковывал, что мы сами хозяевами станем. Стало быть, рабочие соберутся, помозгуют, прикинут и все решат по справедливости. А ты поперек батьки в пекло не лезь. Сперва надо Рябцева решить.

— Решим, — ответил молодой…

На Смоленской площади бронетрамвай остановился. В большом доме со стороны Арбата вызывающе ярко светились огни.

Вражеские наблюдатели огласили площадь резкими, пронзительными свистками. Из подвалов загремели выстрелы, с чердака здания, господствующего над перекрестком, резанул воздух огонь «максима». Ночного покоя, взорванного, разбуженного беспорядочной пальбою, будто и не существовало. Шальные пули зацокали о броневой колпак, забарабанили по деревянной обшивке трамвая.

Высоко в воздухе повисло что-то горящее. Мрак расступился. Очевидно, в верхних этажах соседнего дома подожгли и сбросили паклю.

— Ударим? — спросил Апаков.

— Не надо, — ответил Штернберг. — Задний ход!

Трамвай медленно покатил задним ходом, удаляясь из зоны обстрела. Скоро растревоженная Смоленская площадь осталась в стороне. Темные, с редкими огнями, с редкими светлячками раскуренных цигарок в окнах, уплывали улицы.

Ночь властвовала над городом. С Остоженки и Пречистенки доносилась вялая перестрелка.

Линии воюющих сторон обозначились четко и резко. Данные дневной разведки полностью подтвердила ночная рекогносцировка.

— А верно ли, — не унимался молодой голос, — что при нашей власти на всю Москву не останется ни одного буржуя?

— Верно, — подтвердил приглушенный бас.

— Хм, — хмыкнул молодой. — С кем же мы тогда бороться будем?

На Калужской площади, высоко подняв могучие стволы, стояли тяжелые орудия. Возле них топтались артиллеристы, поеживались от сырости и холода, прятали озябшие руки в рукава.

Изредка взглядывая в окно, Павел Карлович неизменно испытывал удовлетворение при мысли, что теперь брошенные французские орудия не бутафория, что ими можно не только пугать слабонервных прапорщиков. Правда, пришлось изрядно повозиться. Сначала выяснилось, что наши снаряды к французским орудиям не подходят. Выручил университетский товарищ, инженер, мастер на все руки Евгений Александрович Гопиус, обточивший снаряды. К счастью, смерть, спрятанная в стальную оболочку, вела себя покорно, прежде назначенного часа не взбунтовалась. Вторая напасть — не было прицельных приспособлений, точнее, офицеры попрятали их, унесли, пытаясь обезвредить орудия. Тут уж на помощь артиллеристам пришел сам Павел Карлович, точно рассчитавший расстояние до целей.

Владимир Файдыш забрался с наводчиком на макушку самого высокого здания, чтобы приметить ориентиры: железную красную крышу штаба МВО, трубы, башенки.

Пришла наконец и батарея тяжелого артдивизиона. Штернберг тормошил Московский ВРК не зря: эту батарею он расположил на Воробьевых горах, откуда вся Москва просматривалась как на ладони. Огневые позиции оборудовали как раз там, где когда-то бродил он, ожидая Варю, приглашенную на воскресную прогулку.

Стволы направили на засевших в Кремле юнкеров…

Остановка была за малым — за разрешением открыть по врагу артиллерийский огонь. В Московском Военно-революционном комитете опять, как прежде в вопросе о переговорах, мнения разделились.

— Как, — негодовали противники артиллерии, — мы будем расстреливать из пушек Москву, с ее густонаселенными кварталами, с памятниками национальной культуры? Ни в коем случае!

— Нет, — возражали сторонники артиллерии, — мы не будем расстреливать из пушек Москву, мы откроем огонь по главным опорным пунктам белой гвардии. Мы не вправе ждать, пока Рябцев получит подкрепление и задушит революцию. Надо действовать!

Да, контрреволюция перешла к обороне. Кризис с оружием преодолен. Бесчисленными ручейками стекается помощь рабочей Москве. Попытка поддержать Рябцева провалилась: казачий полк, высадившийся в Кашире, повернул обратно. Но сколько таких полков, посланных белыми генералами, рвутся к Москве? Сколько эшелонов с артиллерией, сколько бронепоездов? Где гарантия, что их так же успешно, как под Каширой, остановят агитаторы, или железнодорожники, или пушки?

А если нет? Если начнется с новою силою страшная сеча?

Вот уж поистине «промедление смерти подобно». Надо немедленно смять, разгромить белое ядро. Не лезть же на стены, изрыгающие пулеметный шквал, с винтовками! Пусть заговорят пушки!

Разрушения? Как бы точно ни били артиллеристы, разрушения неизбежны.

Жертвы? Жертвы тоже неизбежны. Но их будет в сто, в тысячу раз больше, если не разгромить врага сейчас, обрушив на него всю свою силу, все средства подавления. Революция не побеждает уговорами.

На Калужской площади, перед окнами ревкома, неподвижно стояли безмолвные орудия. Артиллеристы по-прежнему поеживались от холода. Подходили красногвардейцы, хлопали ладонями по броне, о чем-то спрашивали солдат. Те пожимали плечами.

Павел Карлович обмакнул перо и, обращаясь в Московский ВРК, написал:

«Дальнейшее промедление и малая решительность могут весьма гибельно отразиться на успехах революции, поэтому Замоскворецкий Военно-революционный комитет предлагает начать работу шестидюймовых орудий и просит высказать свое мнение Военно-революционный комитет по этому поводу. Предварительно предлагается сдаться юнкерам и в случае отказа с их стороны начать свои действия с 10 ч. утра.

П. Штернберг».

Короткие осенние дни и долгие осенние ночи слились в нечто огромное и нескончаемое. Город оглох от канонады, улицы стали темными от людских потоков. Заводы Михельсона и «Поставщик», Листа и Бромлея, фабрики Жако, Эйнем, Брокар самоотверженно пополняли отряды красногвардейцев.

Замоскворечье, создавшее собственный арсенал в кинотеатре «Великан», вооружало рабочих. Конечно, одноэтажное здание, названное «Великаном», могло вызвать лишь улыбку. Но, что поделаешь, такова человеческая слабость — прикрывать несостоятельность трескуче-громкою фразою. Впрочем, неказистое строение честно несло службу, дав под своей крышею приют ящикам с винтовками, патронами, гранатами.