Татьяна Краснова - Счастье играет в прятки: куда повернется скрипучий флюгер

— Я почему-то думала, что он живет здесь, рядом со своими лодками.

— Да лодки не его, он по найму работает. Боюсь — уволят, если долго проболеет…

В этой части города Марина никогда не была. Через весь центр — на окраину. Какие-то совсем древние плохонькие домишки. Они долго стучались в один из них. Марина несмело оглядывалась. Среди дня, солнечного и безопасного, эти узкие улочки, может быть, и не страшнее их Зеленой улицы, но сейчас тут жутковато. Здесь наверняка гуляет сам Разбои под ручку с Авантюрой. Небо между черными косматыми деревьями было седым и тревожным. Взгляд снова падал вниз, словно в колодец. Марина представила, что потерялась, что не помнит дороги назад и с ужасом бежит по этому лабиринту, где изгибаются уродливые тени, и везде натыкается на глухие заборы и скрипучие двери, за которыми копошатся какие-то менялы, гадальщицы, темные страшные люди…

Ник постучал еще раз и обернулся к ней. Брови его поползли вверх.

— Ты что? — он готов был рассмеяться, но вгляделся в ее лицо и озабоченно сказал: — Я зря тебя сюда привел. Давай вернемся.

Марина замотала головой, а дверь приоткрылась.

— Гости, — сказал Ник.

Дверь открылась шире, и Марина пожалела, что не захотела вернуться. Теперь улица казалась ей более безопасной, чем неизвестная темнота за низкой шершавой дверью.

Яркий свет разогнал страх, созданный воображением. Обычная, немного спартанская обстановка комнаты совершенно успокоила Марину. Лодочник узнал Ника и уважительно пожал ему руку. Он и в самом деле был рад. На фоне озера, причала с радостными разноцветными флажками, среди прогулочных катеров и лодок, в белой фуражке, лодочник выглядел внушительно, а дома превратился в совсем другого старика — немного загадочного, с непроницаемым взглядом. На вопросы о здоровье он только отмахнулся и усадил их есть отличную жареную рыбу, и даже тарелки мыть не разрешил.

— Что это? — Марина глядела на раскрытое старинное Евангелие, лежащее на приступочке деревянного шкафа с глухими дверцами.

Ник повис над плечом, и они листали страницу за страницей, рассматривая миниатюры, пышные заставки титульных листов и тонкий орнамент. Сказочные крылатые грифоны, сенмурвы и сфинксы соседствовали здесь с обыкновенными, неволшебными слонами, козами и зайцами.

Они застыли над изображением Богоматери. Необычные — глубокие синие, густо-красные и пепельно-лиловые тона — словно неожиданное дуновение ветра обнажило под сизым пеплом вспышки пламени. Ник удивленно поднял голову:

— А она похожа на тебя!

Двумя ладонями пригладил подружке волосы, отведя их от лица, повернулся к лодочнику:

— Правда, похожа?

— Все женщины похожи на нее, — ответил тот, глядя на Богоматерь.

— Удивительная книга, — сказала Марина. — У нашей Доры тоже есть Евангелие, только современное, на глянцевой бумаге, с картинками из фильма «Иисус». Прямо как журнал. Кажется, бесплатно присылали по почте. Это совсем не то… Удивительная книга, — повторила она.

Лодочник незаметно улыбнулся, непроницаемый взгляд смягчился и потеплел.

— От отца мне досталось много удивительных книг. Многие я собирал сам. Тебе интересно?

— Конечно!

Старик поднялся, открыл свой глухой шкаф и начал молча доставать оттуда большие старинные книги в переплетах, в чеканных окладах.

— С застежками! — по-детски обрадовалась Марина, даже в ладоши хлопнула.

И Ник глядел во все глаза, как на столе перед его подружкой возникали Коран и Библия, книги церковных песнопений, записанные древней нотописью, лечебник с рецептами средневековых снадобий, Псалтыри и Четьи Минеи, пособия по астрономии, учебники, судебник, географические карты…

Они листали и разглядывали это богатство весь вечер. Лодочник, видя интерес Марины, и сам увлекся и достал совсем уж редкие книги, апокрифы — Евангелие от Фомы, от Магдалины, Евангелие изречений, где нет привычной событийной канвы и записаны только слова Иисуса.

— Такое бывает?! — шепнула Марина Нику — то ли о книгах, то ли о самом старике.

Обратно Марина шла в полнейшем гипнозе.

И в короткие счастливые годы, и в тягостные десятилетия войн оплывают свечи в узких темных кельях, и на донышке остается чернил, настоянных на железной ржавчине и кожице молодого грецкого ореха. Не прерывается великий труд — создаются научные трактаты и поэмы, переписываются книги древних авторов. «…во времена бедствий и годину войн увозите книгу эту в город и скроите ее…» Со свистом и воем летят узкоглазые орды, горят города, расхищаются церкви, корчатся в пламени драгоценные рукописи. Истлели и окаменели те, что спрятаны в тайниках и пещерах — их гибель следует за гибелью людей, пытавшихся их сохранить. Утрачены тысячи, уцелели единицы. И тут, в никому не известном домишке…

В никому не известном? Стоп. Не может быть…

Было уже за полночь, они шли через уснувший парк. Взволнованный и сбивчивый рассказ о базарном кульке из листов старой книги, о музейщике дяде Алике, который вот уже второй месяц разыскивает таинственного коллекционера, и озарение, что это и есть лодочник, нисколько не встревожили Ника.

— Но ты же им ничего не расскажешь, — заключил он утвердительно.

Марина словно споткнулась на бегу.

— Как ничего не расскажу? Я же целый час тебе толкую, как для человека это важно. Он ученый, он работает с книгами, а если лодочник распродаст их по одной всяким проходимцам…

— Тише ты. Об этом не кричат. Ничего он не распродаст.

— Откуда ты знаешь?

— В них вся его жизнь, ты что, не поняла? Он их собирал не для того, чтобы на этом нажиться. Он знает, что владеет сокровищем, только для него смысл не в том, чтобы владеть, и не в том, что это сокровище…

— Можешь не разжевывать, я не идиотка, — обиделась Марина. — Понятно, что такой книгочей никогда не расстанется со своими книгами. Но ведь это небезопасно, в конце концов, держать такую библиотеку в этом сарае, в трущобах…

— Ну вот, ты сама все понимаешь, — успокоился Ник. — Зачем же ему раскрываться? Около него и так уже начали виться проходимцы, как ты говоришь. Когда он просил меня продать те книжки, он тоже болел, и с деньгами совсем было туго. Я сколько на бензоколонке зарабатывал — все равно не хватало, да он и брать не хотел, гордый. Тогда я еду ему покупал и лекарства — принесу, и все. Назад не понесу. Но говорю, все равно не хватало, вот и засветились с книжками. Он же их никогда никому не показывал, а теперь даже музейщики твои — и те уши топориком.

— А еще кто?

— Макса еле отвадил — все предлагал еще раскрутить старика хоть на пару книжонок. Я, говорит, не туда понес, а он будто нашел, кому сбыть. Так они, ценители, и без Макса обойдутся, если очень захотят. Вот спроси у своего Артура — у него ничего уже нет, все забрали.