Айн Рэнд - Мы живые

Билет она взяла до станции, расположенной вдали от латвийской границы и от места ее непосредственной цели. Когда все было готово, Кира зашила под подкладку белого полушубка свернутые в трубочку банкноты. Они должны были ей пригодиться на случай, если она окажется по ту сторону границы.

Серым зимним днем, когда дома никого не было, Кира отправилась в путь. Она ни с кем не попрощалась и не оставила никакой записки. Неторопливо спустившись по лестнице и выйдя на улицу, она направилась в сторону углового магазина. На Кире было старое пальто со свалявшимся воротником. В руках она держала маленький чемодан, в котором лежали белый полушубок, свадебное платье, пара валенок, варежки и шарф.

Кира шла на вокзал. Над крышами домов повис коричневый туман. Склонив голову и пряча кисти рук под мышками, прохожие пробирались навстречу ветру. Мороз сковал ледяной глазурью развешанные плакаты. Купола церквей были покрыты тусклым, серебристо-серым налетом. Под ногами стлалась поземка; стоящие в витринах магазина керосиновые лампы отогревали небольшие участки замерзшего стекла.

– Кира, – раздался тихий голос на углу улицы.

Под фонарным столбом, сгорбившись, стоял Василий Иванович; воротник его пальто был высоко поднят, вокруг шеи был намотан старый шарф; на накинутых на плечи кожаных ремнях висел лоток с тюбиками с сахарином.

– Добрый вечер, дядя Василий.

– Куда это ты с чемоданом идешь, Кира?

– Как у вас дела, дядя Василий?

– Все хорошо, детка. Мое занятие может показаться немного странным, но на самом деле не так уж оно и плохо. Я не жалуюсь. Почему бы тебе не зайти навестить нас, Кира?

– Я…

– Конечно, наша комната небольшая, и кроме нас в ней живет еще одна семья. Но мы уживаемся. Ася будет рада видеть тебя. Гости у нас не часто бывают. Ася – милое дитя!

– Конечно, дядя Василий.

– Так забавно наблюдать за тем, как она растет день за днем. Она стала лучше учиться в школе. Я помогаю ей делать домашние задания. Ну и что, что я стою здесь целый день! Я прихожу домой, а там она. Не все еще потеряно. Мне нужно позаботиться о будущем Аси. Она способный ребенок, далеко пойдет.

– Конечно, дядя Василий.

– В свободное время я почитываю газеты. В мире столько всего происходит. Тот, в ком есть еще вера и терпение, должен ждать.

– Дядя Василий, я расскажу им… там… куда я еду… Я расскажу им обо всем. Это как сигнал бедствия… И может быть… кто-нибудь… когда-нибудь… поймет…

– Детка, куда ж ты уезжаешь?

– Продайте мне одну трубочку, дядя Василий.

– Конечно, если тебе нужно, возьми просто так.

– Ни в коем случае. Я все равно собиралась где-нибудь купить сахарину, – солгала Кира. – Или я не подхожу вам в покупатели? Это может принести вам удачу.

– Хорошо, детка.

– Я возьму вот эту – с большими кристалликами. Вот деньги.

Сказав это, она опустила ему в руку монету и бросила себе в карман сахариновый тюбик.

– Прощайте, дядя Василий.

– До свидания, Кира.

Она пошла прочь, не оглядываясь, пробираясь сквозь сумерки по серо-белым улицам, над которыми со стен старых домов свисали потускневшие красные знамена. Перейдя через широкую площадь, где мерцающие огни трамваев расплывались в густом тумане, Кира уверенным шагом направилась в сторону обледеневшей вокзальной лестницы.

Колеса поезда содрогнулись, затем, уныло щелкнув, замерли и тут же громыхнули снова. Вскоре стук колес напоминал размеренное тиканье часов, отсчитывающих секунды, минуты, километры.

Кира Аргунова сидела на деревянной скамье у окна. Обеими руками, широко растопырив пальцы, она придерживала стоящий у нее на коленях чемодан. Она сидела, откинув голову на спинку скамейки, чувствуя механическую дрожь поезда каждой клеткой своего тела. Веки ее налились свинцом, но глаз она не закрывала; взгляд ее был устремлен в окно. Несколько часов Кира просидела не шелохнувшись. Она уже не чувствовала своих онемевших от неподвижности мышц.

За окном проплывала бесконечная полоса белого снега, изредка прерывающаяся контурами телеграфных столбов; если бы не грохот колес, то можно было подумать, что поезд стоит, а за окном прокручивается кинопленка с неизменным серо-белым пейзажем. Время от времени на фон белоснежной пустыни выпрыгивала яркая, обрамленная серым размытым ореолом черная проплешина.

Она вспомнила, что последний раз ела очень давно, но сколько часов или дней прошло с тех пор, она с уверенностью не могла определить; забыв про чувство голода, но смутно осознавая необходимость в питании, она все-таки отломила ломоть от черствой буханки, которую купила на вокзале, и принялась монотонно жевать.

Каждый раз, когда поезд останавливался на какой-нибудь станции, вокруг нее начинали суетиться пробирающиеся к выходу люди, которые через некоторое время возвращались, держа в руках кипящие чайники. Один раз ей всунули в руку кружку, и Кира глотала ее содержимое, обжигая губы о жестяные края.

Телеграфные провода состязались в скорости с поездом; их черные нити встречались и снова расходились, набирая с каждым разом все большую и большую скорость, превосходящую ту, с которой мчался содрогавшийся состав.

Днем бледная полоска прозрачного серого неба парила над тяжелой заснеженной землей. Ночью же мрачное небо давило на голубоватую ленту снега, лежащую под темной бездной.

Кира спала, положив руки на чемодан и опустив на них голову. Кусочком шнурка она привязала ручку чемодана к своему запястью. Вокруг по вагону то и дело раздавались жалостные стоны о пропаже багажа. Все ее сонное сознание было сосредоточено на драгоценном грузе. И каждый раз, когда при содрогании вагона чемодан слегка соскальзывал с колен, Кира беспокойно просыпалась.

Она ни о чем не думала. Пустота и спокойствие охватывали все ее тело, являвшее собой воплощение воли, которая, подобно напряженной стреле, была направлена в одну цель: во что бы то ни стало пересечь границу. Сейчас для Киры единственным живым существом был ее чемодан. Стук ее сердца сливался со стуком колес.

Однажды Кира поймала неясным взглядом сидевшую напротив нее женщину, прижимающую холодную белую грудь к устам младенца. Еще жили люди, еще существовала жизнь. Кира не была мертва. Она просто ждала своего рождения.

С наступлением темноты Кира часами сидела, уставившись в окно. Она не видела ничего, кроме тусклого отражения отблеска свечи, лавок, дрожащих дощатых стен и тени своей взъерошенной головы. Мир по ту сторону окна отсутствовал. Только где-то далеко за колеей неслась вереница высвечиваемых на земле желтых квадратиков окон, сопровождаемая снежным вихрем. Изредка темноту пронзал исходящий из-под небесного купола яркий свет, который неожиданно возрождал к жизни бесконечную синюю пустоту за окном. Вспышка – и все исчезало во мгле, на оконном стекле оставались дощатые стены, свечи и взъерошенная голова.