Айн Рэнд - Мы живые

Во время антракта они встретили в фойе Товарища Соню под руку с Павлом Серовым. Павел Серов был безупречен. На Товарище Соне было мятое шелковое платье, лопнувшее справа под мышкой. Она добродушно засмеялась, похлопывая Киру по плечу.

– Ну вот, ты стала совсем как пролетарий, а? Или это товарищ Таганов превратился в буржуя?

– Как ты можешь так говорить, Соня, – запротестовал Павел Серов, растянув бескровные губы в широкой улыбке. – Я могу только одобрить столь мудрый выбор товарища Аргуновой.

– Откуда вы знаете мою фамилию? – спросила Кира. – Мы никогда не встречались.

– Мы многое знаем, товарищ Аргунова, – любезно ответил он, – многое знаем.

Товарищ Соня рассмеялась и, уверенно управляя рукой Серова, исчезла с ним в толпе.

По дороге домой Кира спросила:

– Андрей, тебе понравилась опера?

– Не особенно.

– Андрей, неужели ты не видишь, как много ты упускаешь?

– Я не думаю, что что-то упускаю. Это все слишком глупо. И бесполезно.

– Разве ты не можешь наслаждаться бесполезным лишь потому, что оно прекрасно?

– Нет. Но одно мне понравилось.

– Музыка?

– Нет. То, как ты слушала ее.

Дома, на своем матрасе в углу, Кира с сожалением вспомнила, что он ничего не сказал о ее новом платье.

У Киры болела голова. Она сидела в аудитории у окна, поддерживая голову рукой, опираясь локтем на покатую парту. В прямоугольнике окна она видела отраженную в стекле единственную электрическую лампочку под потолком и свое осунувшееся лицо с растрепанными волосами, съехавшими на глаза. Лицо и лампочка расплылись неровными тенями на фоне замершего заката за окном, заката такого же зловещего и холодного, как мертвая кровь.

Ее ноги мерзли – из коридора тянуло холодом. Воротник, казалось, слишком туго стягивал шею. Ни одна лекция еще не тянулась так долго. Было лишь второе декабря, впереди предстояло еще очень много дней ожидания и очень много лекций. Она обнаружила, что ее пальцы мягко барабанят по оконному стеклу, и каждая пара ударов состояла из двух слогов. Ее пальцы выстукивали без конца, против ее воли, имя из трех букв, которое она не хотела слышать, но слышала непрерывно, словно что-то внутри ее взывало о помощи.

Она не заметила, как закончилась лекция и как она медленно пошла вдоль длинного темного коридора по направлению к двери, распахнутой на заснеженный тротуар. Она шагнула на белую от снега улицу, борясь с холодным ветром и поплотнее запахивая пальто.

– Добрый вечер, Кира, – мягко позвал голос из мрака.

Она узнала этот голос. Ноги ее остановились, затем дыхание, затем сердце.

В темном углу у двери, прислонившись к стене, глядя на нее, стоял Лео.

– Лео… как… ты… смог?..

– Я должен был увидеть тебя.

Его лицо было суровым и бледным. Без улыбки. Они услышали торопливые шаги. Мимо пролетел Павел Серов. На мгновение он остановился, впился глазами в темноту, метнул быстрый взгляд на Киру, пожал плечами и поспешил дальше по улице. Лишь раз он оглянулся и посмотрел на них.

– Давай уйдем отсюда, – прошептала Кира.

Лео махнул рукой извозчику. Он помог ей забраться в коляску и набросил тяжелую меховую полость ей на колени. Извозчик рванул вперед.

– Лео… почему ты пришел туда?

– У меня не было иного способа найти тебя.

– И ты…

– Прождал у ворот три часа. Почти потерял надежду.

– Но разве это не…

– Испытание судьбы? Большое испытание.

– Ты приехал… снова… из деревни?

– Да.

– Что… Что ты хотел сказать мне?

– Ничего. Просто увидеть тебя.

На площади у Адмиралтейства они выбрались из коляски и пошли вдоль парапета. Нева совсем замерзла. Твердый слой льда проложил широкий белый проход между ее высокими берегами. Ноги людей протоптали длинную дорожку в снегу. Она была безлюдной.

Они спустились по крутому обледеневшему берегу вниз на лед. Они шли молча, неожиданно одинокие в белом безмолвии.

Нева зияла широкой трещиной в сердце города. Молчание ее снегов вторило молчанию неба. Трубы, издали похожие на маленькие черные спички, выпыхивали слабый коричневый салют закату расплывающимися дымками. Закат разрастался во мгле мороза и дыма; вдруг он раскололся на две части, обнажив алую, трепещущую, словно живая плоть, рану; затем она закрылась, а ее кровь продолжала растекаться выше по небу, словно по мутно-оранжевой туманной коже, которая становилась дрожаще-желтой, потом мягко-фиолетовой и постепенно наливалась несмываемой темной синевой. Высоко и очень далеко маленькие домики вырезали в небе коричневые угловатые тени; некоторые окна выхватили у неба кусочки заката, остальные же едва заметно подмигивали крошечными огоньками, холодными и иссиня-белыми, как снег. А золотой шпиль Адмиралтейства гордо держал отблеск исчезнувшего солнца высоко над помрачневшим городом.

Кира прошептала:

– Я… Я думала о тебе… сегодня.

– Ты думала обо мне?

Его пальцы больно сжали ей руку: он наклонился ближе, и она увидела угрожающе расширенные глаза, насмешливые, надменные, всепонимающие, ласковые и властные.

Она прошептала:

– Да.

Они стояли на середине реки. Лязгал трамвай, карабкаясь вверх по мосту, заставляя дрожать стальные опоры до самых корней, уходящих глубоко под воду.

– Все это время я боролся со своими мыслями.

Кира промолчала. Она стояла прямо, напряженно, неподвижно.

– Ты знаешь, что я хотел сказать тебе, – сказал он, приблизив свое лицо к ее лицу.

И, без всякой мысли, безотчетно, без колебаний, голосом, который как бы выражал чью-то волю, а не ее собственное желание, она ответила:

– Да.

Его поцелуй словно ранил ее.

Ее руки сомкнулись вокруг его шеи. Она услышала его шепот настолько близко, что, казалось, ее губы услышали это первыми:

– Кира, я люблю тебя…

И по чьей-то воле ее губы повторяли настойчиво, жадно, безумно:

– Лео, я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя…

Мимо прошел мужчина. Крошечный огонек папиросы вычерчивал резкие зигзаги.

Лео взял ее за руку и повлек за собой, к мосту, по глубокому нехоженому снегу, по коварному льду. Под мостом они остановились.

Она не слышала, что он говорил, не знала, что ее воротник был расстегнут; она ощущала его руки на своей груди, она чувствовала, что его губы прижимались к ее губам.

Когда трамвай начал взбираться на мост, тот судорожно вздрогнул, глухой грохот прокатился по его суставам, а после того, как трамвай исчез, он долго еще слабо постанывал.

Первыми словами, которые она запомнила, были:

– Я приду завтра.

Затем она услышала свой голос, произнесший:

– Нет. Это слишком опасно. Я боюсь, что кто-то заметил тебя. В институте есть шпионы. Подождем неделю.

– Так долго?

– Да.

– Здесь?