Роальд Даль - Еще одни невероятные истории

Зал взорвался громкими аплодисментами. Мистер Ботибол пересек сцену, поднялся на подиум, повернулся лицом к залу и поклонился. В темноте он смутно различал контуры кресел по сторонам центрального прохода, но не видел лиц людей; впрочем, шума они производили более чем достаточно. Потрясающая овация! Мистер Ботибол повернулся лицом к оркестру. Аплодисменты, гремевшие у него за спиной, тут же стихли. На проигрыватель легла следующая пластинка. Симфония началась.

На этот раз все прошло еще лучше, и за время исполнения его несколько раз начинало покалывать где-то в области солнечного сплетения. Однажды, когда ему вдруг показалось, что концерт транслируется по всему миру, вдоль его позвоночника пробежало нечто вроде зябкой дрожи. Но самым потрясающим были аплодисменты, обрушившиеся в конце. Слушатели аплодировали в такт и топали ногами, они кричали «бис! бис! бис!» А он, повернувшись к полутемному залу, с серьезным лицом раскланивался налево и направо. Затем быстро ушел со сцены, но его вызвали снова. Несколько раз еще он раскланивался и уходил, но его опять вызывали. Зал словно взбесился, его просто не хотели отпускать. Это было потрясающе. Это были воистину потрясающие овации.

Потом он отдыхал в своем кресле и наново все переживал. Он прикрыл глаза, не желая, чтобы что-нибудь нарушало это волшебство. Он лежал и словно парил в воздухе. Чувство парения было воистину волшебным; когда он прошел наверх, разделся и лег, оно так с ним и осталось.

Следующим вечером он дирижировал бетховенской — вернее ботиболовской — Второй симфонией, и слушатели бесились не меньше, чем после Первой. Так он исполнял по симфонии в вечер и к концу девятого вечера завершил последнюю из них. С каждым разом это становилось все более потрясающе, потому что перед каждым концертом слушатели говорили: «Нет, он не даст нам нового шедевра, это выше человеческих возможностей». И каждый раз они ошибались. Все его симфонии были равно великолепны. Последняя из них, Девятая, была особенно потрясающей, потому что композитор, ко всеобщему восторгу, неожиданно вставил в конец хорал. Ему нужно было дирижировать кроме оркестра огромным хором; для исполнения партии тенора из Италии прилетел Бенджамино Джильи. Басовую партию пел Энрико Пинса. Слушатели кричали с таким энтузиазмом, что многие сорвали себе голоса. Весь музыкальный мир был у его ног; они говорили, никогда не угадаешь, каких еще чудес можно ждать от этого потрясающего человека.

Сочинить и исполнить девять великих симфоний в девять дней — огромное достижение, с какой стороны ни посмотри, так что мало удивительного, что слава ударила мистеру Ботиболу в голову. Он решил еще раз поразить публику. Да, он сочинит уйму прекрасной фортепьянной музыки и сам же ее исполнит. Так что на следующее утро он отправился в салон, где торговали «Бехштейнами» и «Стейнвеями». Он чувствовал себя настолько бодрым, что дошел до салона пешком, напевая по дороге себе под нос обрывки новых прелестных мелодий. Его голова почти разрывалась от этих звуков. Они все прибывали и прибывали, и в какой-то момент он вдруг ощутил, как тысячи крошечных нотных знаков, черных и белых, сыплются к нему в голову через некое подобие люка и его удивительный музыкальный мозг распутывает их и выстраивает в стройные ряды чудесных мелодий. Там были ноктюрны, там были этюды, там были вальсы, и скоро, говорил он себе, очень скоро он представит их благодарному и восхищенному миру.

Дойдя до салона, он широко распахнул его дверь и уверенно вошел. За эти последние дни он сильно переменился. Его покинула большая часть прежней нервозности, и его уже почти не интересовало, что думают окружающие о его внешнем виде.

— Мне нужен, — сказал он продавцу, — концертный рояль. Только нужно устроить так, чтобы удары по клавишам были беззвучными.

Продавец чуть подался вперед и вопросительно вскинул брови.

— Так можно такое устроить? — спросил Ботибол.

— Да, сэр, думаю, что можно, если вы того желаете. Но не могу ли я поинтересоваться, как вы будете использовать такой инструмент?

— Если вам так уж интересно, я собираюсь притвориться Шопеном. Я сяду за рояль и стану играть, а музыка будет из проигрывателя. Это у меня такой способ развлекаться.

Прямо так и было сказано, и мистер Ботибол не понимал, какой черт его дернул за язык. Но что сделано, то сделано, и он даже испытал некое облегчение, убедившись, что не так уж и трудно рассказать постороннему, чем он занимается. Может, тот скажет, что это прекрасная идея. А может, и не скажет. Возможно, он даже скажет, что таких следует помещать в психушку.

— Так что теперь вы все знаете, — подытожил мистер Ботибол.

— Ха-ха! Ха-ха-ха! — расхохотался продавец. — Хорошо вы это сказали, сэр, очень хорошо. Отучит меня задавать глупые вопросы. — Он споткнулся посередине хохота и пристально взглянул на мистера Ботибола. — Конечно же, сэр, вы, наверное, знаете, что у нас есть в продаже простейшие клавиатуры для беззвучных упражнений.

— Я хочу концертный рояль, — твердо сказал мистер Ботибол.

Продавец внимательно на него взглянул, но предпочел промолчать.

Мистер Ботибол выбрал себе рояль и покинул салон со всей возможной поспешностью. Он пошел в магазин, где продавались пластинки, и заказал альбомы с записями всех шопеновских ноктюрнов, этюдов и вальсов в исполнении Артура Рубинштейна.

— Вот уж радость вы себе доставите!

Мистер Ботибол повернулся и увидел рядом с собой плотную коротконогую девушку с на редкость заурядным лицом.

— Да, — согласился Ботибол. — Воистину огромную.

Как правило, он не вступал в беседы с особами женского пола, но эта поймала его врасплох.

— Я люблю Шопена, — сказала девушка. У нее в руке был тонкий мешок из коричневой бумаги с веревочными ручками, содержавший только что купленную пластинку. — Я люблю его больше всех остальных.

Слышать голос этой девушки было очень приятно, особенно после хохота того продавца; мистеру Ботиболу хотелось с ней поговорить, но он не знал — о чем.

— Больше всего я люблю ноктюрны, — сказала девушка. — Они просто завораживают. А вам что нравится?

— Ну… — начал мистер Ботибол.

Девушка взглянула на него и улыбнулась, стараясь помочь ему справиться со смущением. Эта улыбка все и решила. Неожиданно для себя мистер Ботибол заговорил:

— Может быть, вы могли бы… я тут думаю… в смысле, я тут подумал… — Девушка снова улыбнулась, не могла не улыбнуться. — В смысле, я был бы рад, если бы вы зашли ко мне и послушали что-нибудь из этих пластинок.

— Очень мило с вашей стороны. — Она немного помолчала, задаваясь вопросом, нужно ли соглашаться. — Вы это всерьез?

— Да, я был бы очень рад.