Лукас Бэрфус - Коала

Умерших, между тем, обнаруживали все чаще, они валялись на берегу, трупы, усеянные язвами, сплошь и рядом находили теперь в канавах и ямах.

Вскоре они лежали уже повсюду, умирающие заползали в любую щель, а когда свободных щелей, чтобы упокоиться без помех, не осталось, ложились рядом с мертвыми и умирали подле трупов.

Англичане произвели вскрытие нескольких трупов. Причину смерти у всех установили одну и ту же. Пустулами было поражено все тело, включая внутренние органы. Неясным оставалось только одно: почему недуг, прежде население щадивший, распространился с такой невиданной стремительностью.

Когда разведывательный отряд отправили в залив Брэкен, выяснилось, что лютая зараза отнюдь не ограничивается пределами колонии Порт Джексон: весь путь отряда был усеян скелетами и трупами.

Никто не знал, сколько туземцев вымерло в тот год. Некоторые утверждали, что половина. А поскольку те, кто еще оставался здоров, спасались от болезни бегством в глубь страны, они уносили недуг с собой и распространяли его все дальше.

У туземцев эта болезнь называлась гал-гал-ла.

В мае они потеряли Арабану. Он умер восемнадцатого числа, промучившись неделю.

По первым признакам еще можно было надеяться, что это какая-то другая болезнь. Но вскоре недуг развернулся со всею силой.

Когда конец был уже близок, Арабану отнесли на берег. Он пугливо озирался.

Потом воздел глаза и руки к небу, так и застыв в столбняке беззвучной агонии.

— Все смерть! Все смерть! — выкрикнул он напоследок и уронил голову на грудь.

Голубые горы стали сущим адом, заклятым местом, обителью злых духов.

Ад для людей, зато рай для зверя, который сто двадцать тысяч лет, с тех пор, как первые охотники высадились на берег, таился в изгнании, а теперь, наконец-то, смог покинуть свои убежища. Он плодился и размножался, никто больше не подстерегал его, не преследовал, началась эпоха наивысшего его расцвета и распространения, когда ему принадлежало все — каждое дерево, любой лес, целый континент.

Еще четырнадцать лет зверь оставался для белого человека не известным, не открытым, четырнадцать лет, на протяжении которых колония, благодаря усердию, рвению и жестокости своих поселенцев мало-помалу вставала на ноги. Новый генерал-губернатор сменил прежнего, свежее пополнение прибыло в полк, все постепенно входило в нормальное русло человеческой истории. Даже Ральф Кларк, наш сержант, оправился от сердечного недуга, от тоски по своей любимой. Он взял себе в жены другую женщину, арестантку Мэри Брэнхэм, похитившую у некоего Джона Кеннеди кое-что из одежды, а именно — два платья на подкладке и десяток застежек к ним, несколько погонных метров материи, жилетку, шляпу, пару чулок, пару нанковых штанов и вдобавок ко всему еще и пальто. Получила за это, как полагается, свои семь лет, хотя самой еще не было и четырнадцати. Когда она произвела на свет дочурку, Кларк сам предложил для ребенка имя, и только благодаря этому можно догадаться, что не все связи с прежней родиной, с былой жизнью оборвались в нем окончательно — ведь девочку окрестили Алисой.

Итак, еще четырнадцать лет, прежде чем белый человек впервые доберется до зверя, получит возможность изучить его, с изумлением осознав, что возможен, оказывается, совсем иной, чем у него, принцип существования. Случилось это неподалеку от деревни, именуемой туземцами Парраматта, жарким ноябрьским днем, и человека, который заполучил две лапы неведомого животного и заспиртовал их, звали Фрэнсис Баралье — француз по рождению, он пережил осаду Тулона, потом поступил морских дел инженером на службу английскому королю и, уже в должности адъютанта при генерал-губернаторе новой колонии, весьма поощряемый своим начальником за исполнительность и надежность, был отряжен в экспедицию на поиски прохода через Голубые горы.

Шестого ноября после полудня они переправились через Непеан, неподалеку от селения, которое дикари называли Бинхени. Распрягли и переправили волов, на руках перенесли на тот берег провизию, инструменты, а потом и саму повозку. Было их десять человек, шестеро в мундирах, еще трое — арестанты, взятые чернорабочими, и один туземец, по имени Гоги, горец, сопровождавший француза еще во время первой экспедиции в эти места. Его и теперь наняли проводником, он, однако, соглашался только при условии, что ему позволят взять с собой жену и сына. Шевалье пытался его отговорить, но безуспешно, и, рассудив, что без этого помощника ему никак не обойтись, в конце концов махнул рукой.

Людям он приказал продвигаться с предельной осторожностью, ибо слышал, что на дне реки попадаются плывуны. Впрочем, как и большинство слухов об опасностях окрестных мест, этот тоже оказался пустой болтовней, они благополучно достигли другого берега, хотя во время переправы Баралье все равно не покидало чувство, что с каждым новым шагом дно под ногами становится все более зыбким, как все коварнее кажется и сам этот край, чем дальше в него углубляешься, чем больше задуряешь себе голову его легендами и сказаниями.

Над ними затянутое облаками небо, термометр показывает 26 градусов.

Под вечер они уперлись в болото, где изловили несколько жирных, в руку длиной, угрей. После того, как разбили лагерь, Баралье, хотя и измотанный дневным маршем, все-таки заставил себя пойти на разведку, проверить границы трясины. По пути нашел ракушки, каких никогда не видывал.

На следующий день на подходе к Карабейли они подстрелили кенгуру. Двое каторжных выпотрошили добычу и подвесили жарить над костром, который развели, насобирав хворосту.

Жара стояла неимоверная.

Дав людям отдохнуть до четырех часов пополудни, Баралье в одиночку снова отправился на разведку. Но далеко он не ушел. Уже вскоре, в кустах, он наткнулся на двоих притаившихся туземцев, один хотел пуститься наутек, однако второй его остановил и успокоил.

Одного, как выяснил Баралье, звали Бунгин, второго, одноглазого, Вогглемаи. Оказалось, что, Гоги, проводник Баралье, его знает, встречал в Парраматте и в Проспект Хилле; Вогглемаи был родом с юга, а в этих местах теперь скрывался. Дело в том, что брат Бунгина Гоонбооле, знаменитый вождь, наводивший ужас на всю страну, погиб — свернул себе шею, свалившись с дерева, и теперь, оставшись без защиты и покровительства, Бунгин опасался мести тех, кому от его брата не поздоровилось.

Баралье велел отдать им голову кенгуру, на которую оба немедленно и с жадностью набросились. И хотя чутье подсказывало ему, что лучше бы этих двоих с собой не брать, однако вера в доводы разума пересилила, он рассудил, что, ежели кто вынужден скрываться, то уж он-то знает окрестности вдоль и поперек, а посему очень даже может пригодиться.