Александр Сегень - Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Да ведь и я ураган! — воскликнул Дмитрий Емельянович в восторге от таких соответствий. Душа его ликовала. Он был принят здесь сразу и безоговорочно. Муж — не в счет, объелся коньячных груш. Сегодня его, Митюшу-Витюшу Выкрутасова, повезут на конспиративную квартиру… Конечно, полнота Инессы внушала ужас и трепет. Но уж лучше такая телесность, чем бесконтактная динамистка камышинская.

— Ураган? Точно? — засмеялась Инесса. — Проверим!

— А что у тебя в чемодане? — спросила Инесса, когда они уже поднимались на третий этаж дома «на дедушке».

— Золото-бриллианты, — пошутил Выкрутасов. — А если честно, то вся моя омниа меа там.

— Не богато живешь, — засмеялась вождица ПРСВ.

— Краснодеревщики не слали мебель на дом, — вздохнул весело Выкрутасов. — Но я честно привез тебе свой партийный взнос. Тысячу долларов. Примешь?

— Оставь их при себе, — махнула она рукой и стала открывать дверь, захлопнутую московским гостем при уходе. — У меня презренного металла столько — хоть Европой ешь.

Они вошли в уже знакомую Выкрутасову квартиру, где из-под пальм на них внимательно глянули Ленин и Сталин. При виде спящего на полу Анатолия Инесса радостно промолвила:

— О, Толичек мой временно забальзамировался. Ну пусть спит. Мы тогда с тобой сейчас джакузи совокупно примем. Ты не против?

Дмитрий Емельянович от неожиданности неловко сглотнул слюну и закашлялся, подавившись. Исполинша мощными ударами в спину вышибла из него кашель.

— Проверим-прове-е-ерим, какой ты у меня ураган, — гоготала она.

Музыка там, в джакузи, была далеко не пролетарская, и сейчас, когда в серебристом лендровере они подкатили к ярко озаренному подъезду, эта интимная музыка продолжала звучать в ушах у Дмитрия Емельяновича.

После отдыха в джакузи Выкрутасов чувствовал себя уставшим, но довольным. В глазах проплывали пышные изгибы — Инесса, зверь-баба, умучила его, но и он не упал в грязь лицом, заслужив от нее одобрительное: «А ты ничего ураганчик!»

Теперь они входили в просторный вестибюль ресторана «Советская власть», у дверей которого справа и слева висели роскошные кумачовые знамена. При дверях стоял красноармеец в буденовке и с пехотной винтовкой Мосина образца 1891 года, на штык которой были безжалостно насажены пять-шесть однодолларовых бумажек.

— Здравствуйте, товарищ Чучкало! — воскликнул красноармеец.

Тотчас двери изнутри распахнулись — там товарища Чучкало приветствовали матрос в пулеметных лентах и чекист в кожанке. Сам вестибюль представлял собой образец смешения стилей, будто три эпохи — дореволюционно-купеческая, советская и новорусская — одновременно на равных паях арендовали его. От первой являлся представителем огромный чучельный медведь, стоящий в овальной нише меж двух коринфских колонн, от второй — множество плакатов типа «Пятилетку — в четыре года!», «Партия — наш рулевой» и «Хлеб — наше богатство», от третьей — обилие искусственных кустов с цветами, журчащие фонтанчики, всякие бонсаи и хокусаи.

— Вот тебе мой «Совок», — сказала Инесса. На ней тоже было полное смешение стилей — темно-синие джинсовые брюки типа рабочей одежды, черный, украшенный блестками топик-дюплесс, поверх него — красный кружевной прозрачный пиджак, на ногах — старомодные, но новые шпильки, золото — везде, где только можно, ярко-красные ногти и кумачовый рот, на голове — полное отсутствие прически.

— Хорошо здесь, — сказал Дмитрий Емельянович.

— Сначала — сюда, — повелела Инесса, подводя его в особый уголок вестибюля, где царило окошечко с надписью: «Обмен валюты». Рядом дежурила статуя Ленина, сидящего за какими-то важнейшими записями и лишь на секунду отвлекшегося, чтобы взглянуть, какой там нынче курс доллара. И надо сказать, курс этот был ошарашивающий.

— Что это?! — заморгал Дмитрий Емельянович, не веря глазам своим. Валютное табло эпатировало:

Купля Продажа

$ 52 коп. 56 коп.

DM 28 коп. 31 коп.

— Устраивает такой курс? — рассмеялась Инесса. — Как видишь, Владимир Ильич в восторге. Поменяй двести баксов. Будешь меня сегодня угощать.

Выкрутасов достал из кармана пиджака портмоне и расстался еще с двумя портретами Бенджамина Франклина. Наследство Гориллыча таяло на глазах. Взамен двухсот долларов ему выдали — кто бы мог подумать! — сто четыре старых советских рубля, теми самыми купюрами, которые исчезли навсегда в пучине путчей девяносто первого и девяносто третьего годов. Бывший политинформатор огорошенно и в то же время с упоением рассматривал фиолетовые двадцатипятирублевки и красные червонцы с профилем Ленина, желтые рублишки, синенькие пятирублевки, на которых слова «Пять рублей» можно было сложить так, что в ровном кружочке получалось «Пей». Родненькие! Как же он по ним соскучился, как много они значили когда-то, давным-давно, до нашей эры, в эпоху брежнеолита, во времена развитого социализма, коммунозойского периода.

— Новенькие! — воскликнул он, понюхав их. — Откуда?

— В свое время спасли от печки, — ответила Инесса.

— А если бы я со своими пришел?

— Пожалуйста, трать свои.

— Значит, здесь только на советские?

— Исключительно.

Он с досадой припомнил, как однажды нашел старую заначку — открыл книгу, а из нее — четыре по двадцать пять, целых сто рублей, а уже поздно — девяносто пятый на дворе. Он тогда их просто так подарил соседскому парнишке, а сейчас как бы пригодились — не пришлось бы двести зеленых менять.

— Я в восторге! — сказал Выкрутасов.

— Пошли, — засмеялась Инесса, — восторги все впереди. За мной, Витька!

Ему вдруг стало не по себе, что он откликается на чужое имя, как потерявшаяся и найденная другими хозяевами собака. С этим надо было кончать.

Они вошли в зал ресторана, интерьер коего был под стать вестибюлю, разве что тут коринфский стиль присутствовал больше, даже с парочкой кариатид и всякими причудливыми загогулинами.

— Что тут было раньше? — спросил Дмитрий Емельянович, когда они уселись за отдельный столик, обособленный от остальных, но не кабинетом.

— До революции — масонская ложа, после революции — театр еврейской музкомедии, — ответила Инесса.

— Масоны сбежали в Америку, а евреи — в Израиль?

— Никто никуда не сбежал, просто переселились в другие здания, получше, — возразила хозяйка всего этого великолепия. — Принеси, товарищ, меню, — приказала она официанту.

Просьба была исполнена мгновенно, Дмитрий Емельянович получил в руки огромную карту яств и вин, упакованную в ярко-красную картонную обложку с серпом и молотом и названием: «Ресторан “Советская власть”». Он открыл сей путеводитель и углубился в его изучение. Он очутился в диковинном мире шестидесятых годов, когда еще все было, а цены не кусались, как Сванидзе. Легкие бисеринки пота покрыли его лоб и верхнюю губу. Он читал и читал, словно поэму: