Александр Сегень - Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

И удивительно прекрасный сон посетил Выкрутасова в ночь перед сорокалетним юбилеем. Ему приснилось, что он проснулся полный свежих и необъятных сил, мощный и веселый. Светило солнце, небо сверкало ослепительной голубизной. Он в два счета забрался на самую вершину высоченного стога и отпустил пиджак, который большою клетчатой птицей взвился в небо, захлопал рукавами-крыльями и полетел далеко-далеко. Вот какая это страна, что в ней даже пиджаки становятся птицами и устремляются в небо! Радуясь пиджаку-птице, Выкрутасов глубоко вдохнул, поднял руки, подпрыгнул и тоже полетел, голый и мускулистый, разгребая небо руками. Он полностью освободился от себя прежнего и в оглушительной наготе стрелой летел вперед и вверх, в свой родной город Светлоярск, который, оказывается, расположен не на земле, а на небесном сахарном облаке…

И — чудо! Он проснулся на рассвете, вскочил, будто отпружиненный, и с радостью обнаружил себя посвежевшим и бодрым. Желудок спал и даже не храпел, голова была ясная и почти не болели мышцы ног, ягодиц и спины. Солнце уже встало за горизонтом, в чистом небе летали птицы, стояло свежее, но не холодное, утро.

— Господи! — воскликнул Дмитрий Емельянович. — Как хорошо!

Он нагнулся за пиджаком, но пиджака не обнаружил. Поискал там, сям, нету. Он точно помнил, что вчера, ложась, укрылся им. Перетряхнул все сено, на котором спал, и радостно рассмеялся:

— Он и впрямь улетел! Ой, я не могу! Улетел!

Сон сбылся самым неожиданным образом — кто-то ночью присвоил себе мимоходом и это клетчатое имущество бедного изгнанника! Но кто это мог быть? Кому взбрело в голову шастать ночью по полю в поисках случайных изгнанников, ночующих в окрестных стогах сена? Но не корова же его сжевала, да и коровы по ночам тоже не ходят, и корова, скорее, стала бы сено есть. Оставалось признать, что пиджак-птица и впрямь улетел, как во сне. И удивительнее всего, что Выкрутасова это нисколько не огорчало, а наоборот — радовало! Он чувствовал, что чем меньше обременен имуществом, тем ближе вероятность полета не во сне, а наяву.

— Слава тебе, Господи! — перекрестился он и зашагал в сторону своего Светлоярска. Душа пела. Так начинался день его сорокалетнего юбилея. Он был уверен, что сегодня наконец доберется до заветной цели, возвратится на круги своя, где его ждут не дождутся отец, Емельян Иванович Выкрутасов, и мать, Вера Сергеевна Выкрутасова, урожденная Булочкина.

Пройдя шагов тридцать, он так и споткнулся о другое чудо. На земле под его ногами валялся паспорт, а еще чуть поодаль — лицензия на Сванидзе и советский рубль. Он поднял то, другое, третье, сунул в карман брюк и сказал неведомым воришкам:

— Спасибо, ребята!

Где-то он даже читал или слышал, что если человека обокрали один раз, то очень даже могут обокрасть на другой день и на третий. Человек как бы попадает в струю потрошения.

Идя дальше, он с благодарностью думал о ребятах. Какие все-таки хорошие наши русские люди! Пиджак свистнули, а документы подбросили прямо под ноги обворованному.

— Есть у нашего народа сердце, есть! — ликовал Дмитрий Емельянович. На него вдруг нахлынул мощнейший поток счастливых воспоминаний жизни, где каждый человек представал с какой-то почти ангельской стороны. Первой вспомнилась проводница Наташа с ее детьми, которые превращались в пальто и шубы. Он бы сейчас так и расцеловал ее ямочки на щечках и этих детей! Тихозерский царствующий дом он проехал мимо, мысленно унесшись в Ульяновск, где ему припомнилась Инесса, глупая гупёшка. Очень она, конечно, бомбардировочная, но в душе хорошая. Жалко ее, так и не нашла своего мужика, да и найдет ли?.. Еще жальче — бесконтактную, беззлобную дурёшку, так ведь и погубит себя в дурмане псевдоиндийских благовоний. И Галантерею жалко с ее Псевдопеле, а также и пионерок в гостинице «Красной» нельзя было не пожалеть, как они у него от субботника прятались. А до чего ж приятно было вспомнить хабинских казаков-кубанцев! Что за люди! Каждый — как песня! И жены ихние очень правильно себя вели — нельзя допускать такого либерализма в отношениях, чтобы ты поутру приходишь со вчерашними собутыльничками, а жена тебе должна прием на правительственном уровне устраивать!

С неожиданным добром вспомнились чеченцы, которые не перерезали им горло, а отпустили на волю в Моздоке. И, конечно же, образ генерала, теперь, когда Дмитрий Емельянович был далек от этого непредсказуемого человека, представал в самом лучезарном и героическом виде. Казалось, придешь в Светлоярск, а там уже памятник ему стоит, ведь он говорил, что бывал в родном городе Выкрутасова. И надпись на постаменте: «Герой России Виктор Светлоярский».

Постепенно, побывав мысленно в Нижнем Новгороде и в Ярославле, с восторгом вспомнив подвиг Нины, не поддавшейся его соблазнению и сохранившей верность мужу, Дмитрий Емельянович возвратился воспоминанием в Москву, пожалел стареющую в иззебренном кругове Тамару, а заодно и Марину, не понимающую, что она губит душу, занимаясь жульничеством в компании с такими, как Людвиг.

Пришло время для Раисы. И он простил ее. Простил и сказал:

— Живи, Рая! И будь счастлива, если сможешь. Может, и в твоем Гориллыче человеческое проснется, ведь недаром считается, что некоторые люди произошли от обезьян.

Он отвел добрых полчаса своего пути на воспоминания о той счастливой жизни, которую прожил, будучи мужем Раисы. Там много было хорошего. Но ведь все не вечно. Нельзя быть все время счастливым. К тому же, как сказал поэт, есть покой и воля. И Дмитрий Емельянович в эти утренние часы своего сорокалетнего юбилея, как никогда в жизни, испытывал радость обладания и тем, и другим — и покоем и волею!

Наконец, воспоминания вернули его в юношескую пору, в Светлоярск двадцатипятилетней давности, где он был впервые по уши влюблен в соседскую девочку Наташу Лодочкину, грациозную, высокую, красивую…

— Наташенька! — промолвил он со слезами в голосе. — Я иду к тебе! Оказывается, я всю жизнь любил тебя и только тебя! Как же меня крутило по жизни, как навыкрутасило! Это же надо было весь мир объездить, и даже более того — всю Россию обойти, — чтобы только вернуться к тебе! Казалось бы, чего проще — сел на поезд Москва — Светлоярск и прилетел, но нет — вон какими лабиринтами плутал, за три моря ходил синицу искать. Ловил воробья в небе, думая, это журавль, а журавль рядом стоял.

— Батюшки! Кукожево! — воскликнул Дмитрий Емельянович наисчастливейшим голосом. Он входил в село, на подступах к которому стоял дорожный указатель: «Кукожево». А это означало очень и очень многое. Это означало, что до Светлоярска отсюда рукой подать — каких-нибудь пять или шесть километров.