Леонид Прожогин - «... И места, в которых мы бывали»

Пока водитель переключал трансмиссию с колес на винт, нас несло вдоль стоящих у берега барж. Но вот металлический скрежет и сразу взбурлившая сзади вода возвестили, что операция переключения успешно состоялась, и паром, сразу набрав скорость, пошел поперек реки.

Долгополов с любопытством оглядывался по сторонам. Его занимало все; и охваченная зеленой дымкой тайга на склонах гор, и мощная семикилометровая ширина реки, и белые каймы льда вдоль берегов и островов. О нем он и спросил:

— А чего это лед по берегам так нагроможден?

— Ниже по течению, в Рыбной, был затор. Вот и натолкало.

— Когда же он растает?

— К середине июля точно. Но, может, и раньше. Да и будет еще один подъем воды через недельку. Как говорят старики, пойдет коренная с гор. Тогда лед поднимет и унесет. И таять не надо.

Наш паром «амфибия», как его точно называли в экспедиции, споро бежал вдоль ледяной гряды «аэродромного» острова, крайнего правого в группе островов и единственного хорошо видного с сорокапятиметровой террасы правого берега. Но вот в гряде появилась щель, в которую шмыгнул наш паром. Водитель еще раз переключил движитель, и мы, продравшись через прибрежные кусты, оказались на просторном летном поле, покрытом яркой зеленой травкой.

Вдали, на верхнем конце острова, виднелись несколько одноэтажных домиков — аэровокзал с башенкой КДП на кровле, штабной домик, где отсиживались летчики и техники в плохую погоду (приходилось и нам там куковать), мастерская, которой заведовал здешний инженер и мой приятель Гоша Лебедев. Больше на аэродроме, кроме полосатой «колбасы» на высоком столбе да десятка разного рода летательных аппаратов, ничего не было.

Водитель «газика» съехал с парома, мы уселись и поехали к домикам. Там нас встретил еще один мой приятель и пилот вертолета МИ-1 Володя Герасименко. Он широким жестом указал в сторону своего «малыша» и сказал:

— Карета подана, прошу усаживаться. Заявку здесь подпишешь или тама?

Он махнул рукой на северо-запад, куда нам предстояло лететь. Дело было в документе, который использовался при оплате труда летчиков. Я не стал откладывать до «тама», подписан бумагу, взял вьючный ящик за брезентовую ручку, сказал Долгополову: «Пойдемте» — и пошел к Володиной «зеленой стрекозе». Там засунул ящик на двухместное сиденье за спиной пилога и предложил Долгополову усаживаться рядом с ящиком. Сам обошел острый нос машины и тоже уселся.

Через пару минут к вертолету в сопровождении техника подошел Герасименко и поинтересовался у него:

— Горючка? Масло?

— Все под пробки, командир. Я ж твои привычки знаю. Оттуда наверняка пойдешь не сюда, а домой к своей молодой.

— То-то. Тогда поехали. От винтей!

— Есть от винтей! — и техник отбежал в сторону.

Объясню этот загадочный для непосвященного диалог. Техник докладывает, что машина полностью заправлена, и командир намеревается после выполнения рейса лететь на свой базовый аэродром, в Енисейск, чтобы ночевать дома, где его ждет молодая жена — он женился десять дней назад. Обслуживать машину там некому. И утром без особой подготовки, не привлекая внимания, он вернется сюда, на «точку». А «от винтей» — команда, унаследованная от старой чисто винтовой авиации и значит: всем, кому жизнь дорога, отойти от винтов запускаемого аппарата.

Герасименко щелкнул переключателем, раздался оглушительный грохот, а над стеклянной кабиной плавно закружились лопасти несущего винта. Потом пилот снял с лупоглазого фонарика на стойке кабины «гарнитуру» — наушники вместе с ларингофонами (устройством, заменяющим микрофон) и надел ее на уши и шею. Форменную фуражку он сунул под сиденье. Затем доложил диспетчеру о готовности к вылету, получил разрешение на взлет и взялся за «палки»: вертолет в отличие от самолета управляется не одним штурвалом, а двумя рычагами, педали же, которыми осуществляют повороты, точно такие, как на самолетах.

Лопасти над нашими головами завертелись уже в бешеном темпе, завалявшиеся в траве бумажки взвились в воздух и полетели куда-то в сторону, грохот усилился, машина покачалась несколько секунд на своих металлических «ногах» и поплыла вертикально вверх. Еще немного повисела метрах в пятнадцати над травой, опустила нос и понеслась, набирая скорость, к горизонту.

Долгополов вдруг как-то съежился и судорожно вцепился одной рукой в сиденье, а другой в брезентовый ремень ящика. Перегнувшись через ящик, я крикнул ему в ухо:

— Что, впервые на вертолете?

— Да. Страшновато.

Тем временем мы набрали высоту метров двести и плавно летели над голубой полосой Ангары, приближаясь под углом к ее высокому и обрывистому правому берегу, на котором виднелись маленькие коробочки домиков, а дальше — то самое воспетое поэтами зеленое море тайги. Над нею и проходил весь наш дальнейший путь.

На горизонте вырисовались гряды гор, а за ними тоже гряды синевато-серых облаков. Я похлопал Герасименко по плечу и, когда он обернулся, спросил:

— Какой прогноз тебе дали? Это серьезно? — показал я на облака.

Он с готовностью проорал:

— Обещают небольшой дождик вечером. Потом этот фронтик пройдет, и к утру опять все нормально будет.

— А сейчас? Успеем?

— Конечно! Вот сейчас наберем тысячи полторы и пойдем со снижением, чтобы скорость была повыше. Минут за тридцать добежим. Не успеет нас накрыть в воздухе. Не размокнем. А мне даже лучше: на стоянке народу не будет, и мой номер незаметно пройдет, без вызовов к комэску.

Он взялся за левый рычаг, и, выглянув из-за его плеча, я увидел, что стрелка альтиметра поползла вправо и скоро достигла отметки 1300 м. Я часто летал с Володей и знал, что это обычный его прием, хотя по правилам он не должен был занимать этот «эшелон» — он для самолетов. Особенно часто он пользовался им в теплые дни с небольшой облачностью. Тогда ему, чтобы забраться на эту высоту, не надо было и горючее тратить: все делали восходящие воздушные потоки — подтягивали вертолет к облакам, и заботой пилота было удержаться под ними нужное время. На этой высоте он удерживался до одному ему известного ориентира, а потом начинал плавное снижение, за счет чего возрастала скорость полета. Все это проделал он и на сей раз, хотя и без облаков-помощников. Снижение он начал, когда под нами промелькнули хорошо мне известные верховья речки Рудиковки, по которой я сделал первые свои в этих краях маршруты.

Проплыл внизу и хорошо знакомый мне хребтик, за которым раскинулось обширное болото, сейчас превратившееся в озеро. Когда шли над ним, пилот закричал: «Смотрите!» — и указал свободной рукой влево и вниз, а там над водой возникли какие-то белые хлопья, похожие на снег.

Долгополов потянулся ко мне: