Леонид Прожогин - «... И места, в которых мы бывали»

На мой немой вопрос он рассказал:

— Как договорились, я еще над Черной речкой попросил выслать на стоянку «скорую». Мне пообещали. В общем, иду над полосой, запросил посадку, а «скорая» с пригорка от здания аэропорта к нам рулит. Я пассажиру на нее показываю, а он головой кивает — ясно, мол, сейчас поедем. Ну, ты знаешь нашу стоянку — там одна сараюшка да кусты кругом. Сажусь я туда, а этот ваш малый дверцу открывает и выскакивает на землю, а сам за живот держится, и рысью в кусты. В общем, подъехала «скорая», а забирать некого — слинял ваш больной. За кустами там болото и канава с водой. Техники через нее переход сделали из досок, он им, наверное, и воспользовался. А скажи мне, начальник, денег ты много ему дал?

— На неделю хватит, а в больнице на три недели хватило бы при казенном харче. Что ж ты его не притормозил?

— Только мне и не хватало твоих жуликов ловить. Он небось залег где-то и дрожит, что с него сдерут за санрейс да за вашу дикую работенку в этой яме.

— Да пусть не дрожит, не принято у нас это дело, хотя стоило бы.

— Откуда ему знать, принято, не принято… Пока что он сбежал и все.

Стоявший рядом Крусь проговорил:

— Ох, и сук-кин же сын. Мищенко! Пашка! Иди сюда, пакостник.

Когда Павел подошел, Петр вкратце повторил ему рассказ Жеки, а потом спросил:

— Ну, что скажешь? Не мог ты не знать о его затее и даже подыгрывал. Ведь и со мной пошел.

Павел нагловато ухмыльнулся:

— Знал, конечно. А пошел, потому что, во-первых, приказы выполнять надо, а, во-вторых, что, тут рубить было легче, чем нам идти?

Я сказал:

— Не думал я, что ты такая дрянь. Как ты смотришь, если я сейчас ребятам все расскажу. Догадываешься, что с тобой будет?

Он побледнел:

— Не надо, я все понял и постараюсь вернуть его.

— На хрен он тут сдался, чтобы еще поспасать его? Нет уж! Не надо.

Жека привез нам и новую рацию. Горошко вошел в положение и обменял еще вечером, как только доставили сожженную. Но новая пришла под мою ответственность. Радости Раи не было границ.

А Долгополов еще несколько раз возникал вокруг нас: то присылал записки с устья Пита, то радиограммы. Но ни на то, ни на другое мы не реагировали. На этом можно было бы и закончить нашу историю, но жизнь, как часто бывает, дописала к ней эпилог.

…В конце октября с Ангары в Красноярск шел новенький пассажирский теплоход. По расписанию он зашел в поселок Первомайский Слюдрудник, что на реке Тасеевой недалеко от ее устья. Там он должен был стоять до 21.00. А за полчаса до отхода команда теплохода и расслабившиеся в комфорте пассажиры услышали с потонувшей в осенней тьме реки крики о помощи. Включили прожектор. Мимо несло лодку-казанку, в которой виднелись люди. Матросы бросили конец троса, но его не подобрали. Тогда с палубы, с высоты двухэтажного дома в реку прыгнул человек и, подобрав конец, попытался догнать лодку, но не смог. Матросы вытащили его на палубу.

Позже выяснилось, что в лодке были тяжело раненные браконьерами инспекторы рыбнадзора. Лодка, пробитая крупнокалиберными пулями, затонула в полукилометре ниже пристани. Не помогли и имевшиеся в ней воздушные карманы. Инспекторы погибли. А в реку прыгал наш знакомый Владимир Долгополов.

В эту игру в детстве играли все, кроме, может быть, некоторых принцев крови. Только называется она в разных странах и местностях по-разному: в Москве и ее окрестностях — «салки» или «салочки», а на моей родной Брянщине просто и без затей «догонялки». Поэтому не буду рассказывать ее сущность. Однако понаблюдать ее, а кое-кому и поиграть, пришлось в 1962 году в горах Енисейского кряжа в совершеннолетнем возрасте.

Началось все с того, что в моем геолого-съемочном отряде, а я тогда был начальником Орловской партии, куда вместе с упомянутым входил и еще один, горный отряд, кончились продукты. Какое-то время мы держались на «подножном корме» — рыбе, дичи и грибах с ягодами, но все это приелось так, что мы уже смотреть не могли на рыбу, например.

Лагерь наш стоял тогда на речке Малой Каменке в полукилометре от ее впадения в Каменку Большую на склоне горы. Представлял он собой пять или шесть палаток разного размера, разбросанных по обширной поляне, в самом низу которой располагался костер с крючками для подвешивания ведер и чайников, а при нем — стол и скамейки из жердей. Население лагеря составляло шестнадцать человек, из коих четырнадцать были молодые мужчины в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет и две молоденькие девушки — радистка Рая и радиометристка Неля. Самым старшим в свои двадцать девять лет был я, их начальник и наставник.

В состав отряда входили два инженера-геолога — Валерий Лисин и Борис Скороделов. Первого я готовил на должность старшего геолога, имея в виду чуть-чуть разгрузить себя на будущее от части обязанностей и приобрести достойного заместителя на случай ухода с Севера. Об этом я только начал подумывать тогда. Было еще два старших техника, имевших право самостоятельного ведения маршрутов, — Павел Моргунов и Эдик Шейко. Остальные — маршрутные рабочие (коротко «маршрутники») и радиометристы, занимавшиеся измерением радиоактивности местности и горных пород с целью поиска соответствующих месторождений. Все знали свое дело и работали неплохо. Что же до сложившейся «голодовки», вину за нее должен в значительной мере возложить на себя (не рассчитал расход продуктов) и завхоза, сидевшего на базе и не приславшего пополнения продовольствия с транспортом, перевозившим нас с прежней стоянки.

Посоветовавшись с Лисиным и Скороделовым, я решил поправить наши дела за счет горного отряда, благо, он стоял на Большой Каменке в пяти километрах от нас. И я знал, что у них всего навалом: и тушенки, и сгущенки, и разных супов в банках, есть даже картошка, которую их начальник Николай Гудошников выпросил прямо с огорода завхоза Феоктиста. Написал Гудошникову записку, позвал двух друзей — Алика Кильдеева и Володю Яка, приказал им взять рюкзаки и отправляться к горнякам. Эти двое ребят были полной противоположностью друг другу. Первый, Алик, бывший студент-геолог Иркутского университета, отчисленный за какие-то прегрешения, был невероятной помесью азербайджанца и бурятки. Но унаследовал преимущественно отцовские гены: был черен, высок, строен и имел взрывной кавказский характер. Никаких признаков монголоидности от своих бурятских предков он не получил. Як, напротив, был рыжеват, коренаст, голубоглаз и происходил из эстонской ссыльной семьи, относившейся к первой волне ссылок прибалтов (1940-41 годы). Характер имел не то чтобы «нордический», но довольно флегматичный, временами был непробиваемо ленив и, что греха таить, просто туповат. Как-то по приезде на новый лагерь он спросил у Скороделова: