Александр Сегень - Тридцать три удовольствия

Анастасия Петровна и Анна жили в просторной квартире в двадцати минутах езды от центра города. Выяснилось, что Анастасия Петровна целый день стряпала, стараясь угодить мне, а когда я поинтересовался, за что мне такая честь, Анна ответила:

— Извините, что разочаровываю вас, но мама больше всего в жизни любит, когда в Кёльн приезжают свежие интересные люди из России, и требует, чтобы я непременно приводила их к нам в гости.

Я действительно был несколько разочарован, но мне было приятно, что, признаваясь, Анна покраснела и чувствовала неловкость.

За ужином мы в основном разговаривали с Анастасией Петровной, и только о России. Она понимала, что не все так хорошо и гладко, как хотелось бы, но изо всех сил защищала Горбачева и Ельцина.

— Поймите же, — призывала она, — ведь они освободили вас от коммунистического рабства, разве это не главное?

— И одновременно разрушили государство, — отвечал я.

— Русское государство не такое уж слабое, чтобы два человека могли его разрушить.

Насчет легиона она не спорила, о нем у нее было особое, за долгие годы сложившееся мнение. Легион был везде, и здесь, в Германии, в не меньшем количестве, чем в России. Тут она принесла целую толстую папку с тесемочками; внутри папки хранились вырезки из газет и журналов, которые все вместе составляли неопровержимое свидетельство существования легиона, управляющего миром. Я посмотрел на Анну. Она мило улыбнулась мне. Я столь же нежно улыбнулся ей. Со стены на нас смотрел блестящий немецкий офицер в гитлеровской форме — идеальная спина, орлиный взор, красиво сжатые губы.

— Это мой отец, Йоханнес Кройцлин, — сказала Анна.

— Мы познакомились с ним в Киеве, — сказала Анастасия Петровна. — Он влюбился в меня с первого взгляда и увез в Германию. Я ни от кого не скрываю этого, молодой человек. Всю мою семью уничтожило ГПУ. Мой отец был священником. В детстве я только того и боялась, что меня тоже убьют. Я воспитывалась у двоюродной тетки, мужа и отца которой тоже расстреляли во время зверств киевского ЧК. Никто не вправе осудить меня, что я бежала с немецким офицером. Я была красавица. Сейчас я принесу фотографии.

Затем мы смотрели фотографии — церковь, в которой служил отец Анастасии Петровны, сам он, отец Петр, громадный благообразный священник, фотографии десятых, двадцатых годов — рыжевато-коричневые, зеленовато-серые, изысканно-прекрасные.

На следующий день мы с Анной с утра гуляли по Кёльну, залезали на самый верх Собора по нескончаемой витой лестнице, которая чем выше, тем делалась уже, и на самом верху казалось, что этому восхождению не будет конца, но вдруг распахивался простор, панорама города, вид на Рейн. Выяснилось, что Анна не знает, как по-русски будет колокольное било.

— Язык? — удивленно спросила она, когда я ей сказал. — Получается, что как бы колокол говорит этим языком? Боже, до чего красив наш русский язык, что в нем der Hammer áазывается язы”!

Она рассмеялась, и я, глядя ей прямо в лицо, тоже улыбался. Она смутилась от моего смелого взгляда и промолвила:

— Ну, пойдем вниз?..

Мне захотелось поцеловать ее в губы или прижаться щекой к щеке, но понял, что буду долго ухаживать за нею, покуда не позволю себе что-либо подобное. Быть может, я уеду из Германии, ни разу не поцеловавшись с ней, в первом же письме объяснюсь в любви. Потом она приедет ко мне в Россию, и мы поедем в Киев, но в нас не будет целиться из пистолета истеричный наркоман, мы поплывем по Волге на четырехпалубном теплоходе, который будет останавливаться во всех великолепных волжских городах — в Кимрах, в Угличе, в Ярославле, в Рыбинске, в Костроме, в Кинешме, в Нижнем Новгороде, в Чебоксарах, в Казани, в Симбирске, в Самаре, в Сызрани, в Саратове, в Камышине, в Царицыне, в Астрахани, и не будет никаких пьяных дураков, никаких заложников, актеров, режиссеров, помощников операторов, а будем только мы с ней, и там, на теплоходе, в лучах одного из дивных волжских закатов, я впервые поцелую ее и назову своею невестой.

Так я думал, спускаясь вниз по винтовой лестнице Кёльнского собора, слыша за своей спиной легкие шаги очаровательной фройляйн Кройцлин.

— Анна, — спросил я, обернувшись, — а что такое по-немецки Кройцлин?

— Крестик, — ответила она.

— Значит, вы — Анна Ивановна Крестикова?

— Да, так.

— А как девичья фамилия Анастасии Петровны?

— Вишневая.

Пару часов я поболтался на выставке, потом мы с Анной сбежали оттуда и долго бродили по залам картинной галереи Вальраф-Рихартца и Людвига. Мы часто останавливались подле картин и подолгу обсуждали их, вспоминали другие полотна того или иного мастера, представленного тут. Мне нравились ее суждения и взгляды, они почти во всем были созвучны моим.

«Боже, какая чудная девушка! — думал я. — Боже, сделай так, чтобы я полюбил ее и чтобы она полюбила меня! Какой у нее тонкий вкус, как она умна и скромна. Разве так важно, чтобы она умела петь, как Лариса, смотреть, как Лариса, двигаться, поводить плечами, совершать непредсказуемые поступки и стремиться «туда! туда!» — неизвестно куда — как Лариса?»

Мы сошлись в нелюбви к Рембрандту, Рубенсу, Матиссу и Шагалу и в любви ко множеству художников, чьи имена не звучат столь же часто — Вермееру, Латуру, Нольде, к другим авторам, от которых осталось всего две-три работы. Выйдя из галереи Вальраф-Рихартца и Людвига, мы пообедали в ресторане «Викюлер им Рёмер», где распили бутылку рейнского вина «Либфраумильх», потом вновь бродили по улицам Кёльна, прошли мимо Претории Миквы, мимо Старого рынка, вышли к набережной Рейна. Анна рассказывала о том, как бедно жили после войны Анастасия Петровна и Йоханнес Кройцлин. Из-за бедности они не решались завести ребенка. Потом дела у Кройцлина пошли в гору и можно было обзавестись ребенком, но теперь это долго не получалось. Наконец, Анна родилась, когда Анастасии Петровне было уже под пятьдесят. А потом в жизни у Йоханнеса появилась другая женщина, немочка, которая была на двадцать лет его моложе, какая-то танцовщица. И ради нее Кройцлин оставил семью. Правда, он хорошо снабжал деньгами Анастасию Петровну и Анну. Потом та куколка бросила его и целых пять лет он выпрашивал у Анастасии Петровны прощения. В конце концов, они сошлись, но в тот же год он умер от сердечного приступа, оставив жене и дочери вполне солидное наследство, которого хватило, чтобы Анна получила хорошее образование.

Выбрав минуту, когда можно было сделать это не впадая в неловкость, я спросил, почему Анна до сих пор не замужем. Она сказала, что, во-первых, у нее до сих пор не возникало желания выйти за кого-либо из известных ей мужчин, а во-вторых, покуда Йоханнес жил со своей танцовщицей, Анастасия Петровна сумела внедрить в сознание дочери, что она русская и, как бы то ни было, должна найти себе русского мужа — так будет лучше.