Богумир Полах - Возвращение Иржи Скалы

У Карлы отняли сына: он будет жить в деревне у бабушки, бегать на солнышке, пить молоко. Что верно, то верно, ему там будет лучше, и кому, как не матери, понять это? Но понять — одно, а пережить — другое. Карла поняла, что она должна быть холодна с родителями мужа, который отверг ее. Ведь она в разводе с Иржи. И она отказалась переехать к ним и поступить учительницей в какую-нибудь из окрестных школ.

Да, она поняла, а они, конечно, нет. И по-настоящему охладели к ней. Сколько слез пролила потом Карла…

Слезы… Зыбок мост воспоминаний. Нет, Карла уже не плачет. Вся она как-то поникла, поддалась чарам музыки и жадно прислушивается.

…Близко, совсем близко ей видится стриженая головка Кете Хафтл. Кете глядит на нее с укоризной. Кете! Как едва расцветший полевой цветок под косой, погибла она где-то в концлагере Бреслау. Она первая открыла глаза Карле. Десятки книг и брошюр прятала Карла в тайниках своего домика, десятки молодых людей побывали у нее, широко открылись окна в новый мир. И все это благодаря Кете…

В проникновенной музыке виолончели Карла словно слышит голос Кете и будто говорит с ней:

— Ты упрекаешь меня, Кете, что я не выдержала первого же испытания, которому подвергла меня жизнь? Упрекаешь?

Стриженая головка с глубокими глазами улыбается добродушно и чуть снисходительно. Нет, Кете не упрекает. А если и упрекает, то только за то, что Карла поддалась слабости и захотела умереть. Кете была всего на несколько лет старше Карлы, но она была мудра, как человек с большим жизненным опытом. «Самая чистая вода грозит гибелью, если безрассудно броситься в нее разгоряченной», — говаривала Кете, упрекая Карлу за нетерпение, за привычку действовать очертя голову. И наше кристально чистое время грозит гибелью слишком поспешным, опрометчивым, разгоряченным… таким, как Карла.

Карла зажмуривается, чтобы не видеть ласкового взгляда Кете.

Потом началось… Карла шла из школы к троллейбусу. В этот день занятий в классах не было, потому что не пришел ни один ученик. Озабоченный, но улыбающийся директор сказал учителям: «Ну, что ж, по домам, друзья. Соберемся после…» — он сделал многозначительную паузу. Карла помнит, как приятно ей было услышать слова «после войны», но при мысли о боях за город страх закрался в ее сердце.

Кучка людей ожидавших троллейбус, вдруг разбежалась — словно вода, упавшая на камень, — брызнула в разные стороны. Карла, не раздумывая, вбежала в соседний дом. Следуя стрелке указателя «Бомбоубежище», она нашла подвал. Жители, собравшиеся в подвале, приняли ее как свою. В минуту опасности люди сбиваются в кучку, точно перепуганные цыплята…

Два дня и две ночи прошли в атмосфере самых нелепых слухов, измышлений, надежд и страха. Две ночи люди с ужасом глядели на небосклон, со всех сторон озаренный пожарами. На третьи сутки укрывшиеся в подвале чехи услышали треск пулеметов и автоматов, топот сапог, стук колес. А потом настало лучезарное майское утро: несколько советских бойцов с оружием на изготовку вошли в темный подвал.

— Немцы есть?

У Карлы на глаза навертываются слезы, когда она вспоминает то утро, и от этого еще светлее и ярче становится воспоминание.

Ах, Кете, Кете, почему ты не дожила до этого дня, не увидела русских! Я подала одному из солдат кувшин воды, он велел мне сперва отпить самой, потом стал жадно пить… вода тонкими струйками текла по подбородку…

Профессор и его жена кончили играть. Профессор подошел к Карле, он подумал, что готов отдать год жизни за то, чтобы узнать тайну ее слез. Такой же взволнованный и неуверенный, как и тогда, стоит он сейчас около ее мужа, глядя на его отражение в темном оконном стекле. Скала сидит, съежившись, подперев голову руками, плечи его вздрагивают. Быть может, и он идет сейчас по мосту? По мерцающему, колеблющемуся мосту и все же достаточно прочному, чтобы перейти по нему от прошлого к настоящему?..

Профессор с женой сидели вдвоем почти до рассвета. «Что же дальше, как теперь быть?» — сверлила мозг неотвязная мысль. Ирма почувствовала его озабоченность и поспешила прийти на помощь мужу.

— Ее взволновала музыка, — сказала она, — значит, будем продолжать действовать с помощью музыки. Вернем Карле интерес к жизни, остальное — ее дело.

— Слишком большая нагрузка на такую хрупкую постройку, — с опасением возразил профессор. — Любой чувствительный удар извне, какое-нибудь упоминание в газетах, суд над этим авантюристом, где снова прозвучит ее имя, разрушит наш первый, эфемерный успех… Плохой я был бы врач, если бы удовольствовался тем, что можно больше не стеречь ее, — нервно продолжал профессор, заметив, что жена молчит. — Может быть, можно не стеречь, — сердито уточнил он и наклонился к жене. — Ирма! — прошептал он настойчиво и нежно. — Есть только один путь. Надо завоевать ее доверие, проникнуть сквозь непонятное безразличие ко всему — к мужу, к семье, к ребенку. Ты женщина, ты это сможешь…

Она взяла его за руку.

— Ты даже не представляешь себе, как я люблю тебя за то, что ты делаешь для этой бедняжки. Но все это не так просто, как представляется твоему трезвому уму, мой дорогой!

— Нам нужно знать причины, если мы хотим по-настоящему вылечить ее, — настаивал муж. — А вылечить ее — значит вернуть ей счастье. Вернуть мужа, ребенка… — Он гладил руки жены, ее прекрасные пальцы пианистки, и в сердце его закралась грусть: как постарели эти руки. — Разве и в нашем браке не было трудностей за эти долгие годы? Разве нам всегда удавалось избежать подводных камней!

— Вот видишь, ты не понимаешь женщин, а еще умница, профессор, психолог, — ласково улыбнулась жена. — Ладно, не спорь, сядь поближе…

Профессор сел и закурил новую сигарету.

— Слушаю, — сказал он чуть-чуть недовольно.

— Слушай же, что тебе скажет женщина, подумай об этом и вникни как следует. Главная опасность не в том, что на Карлу могут повлиять сообщения в газетах или какие-нибудь факты. Внутреннее потрясение само по себе слишком сильно. Эту женщину лишили доверия к себе, веры в себя, а этого не исправишь попыткой механически склеить ее семью. Уже хотя бы потому, что их брак был не из тех, что лопаются, как бракованный стакан в горячей воде.

Ирма взяла из руки мужа сигарету и жадно затянулась.

— Карла выходила замуж совсем девочкой, — продолжала она. — Она была сиротой, и стать женой и матерью было для нее величайшим счастьем. Но в наше беспокойное время люди быстро взрослеют, это произошло и с Карлой… Она выросла, как слабый цветок, пересаженный в теплую оранжерею. Ей стали говорить, что она молодец, что она отличный работник. Она сама прониклась убеждением, что участвует в великом созидании и хорошо делает свое дело. И вдруг все рухнуло за одни сутки. Карлу охватила обида, сознание жестокой несправедливости. «Они ошиблись, все они ошиблись, — думала она. — Я выиграю эту борьбу, все выяснится, не может не выясниться». Выяснится, что ее усилия были направлены верно, что она и Роберт по-настоящему боролись за благое дело… Потом последовал новый удар. Оказалось, что она была обманута, везде был сплошной обман. Впервые в жизни она взялась за большие дела, а ей доказали, что она служила не идее, а ловкому авантюристу. Понимаешь? Если бы дело было всего лишь в ошибке сердца, если бы Карла могла вернуться к своей работе, не было бы этой безнадежности, которая привела ее к попытке самоубийства. Нет, здесь не семейная драма, Тоник, это не разочарование в любви, а глубокая человеческая трагедия.