Виктор Пронин - Как много в этом звуке…

— Отчего ж. — Витя присел к столику. — Если за хорошее дело да с доброй душой… оно, может, и не грех.

Матафонов выпил вяло, будто даже и не ощутив ни крепости водки, ни ее горечи. Помолчал, глядя в стол, похрустел огурцом.

— Послушай, сосед, — начал Матафонов. — Ну чего ты добился? Ничего. И не добьешься. У меня на руках акт, где черным по белому сказано, что твоя жена допустила нарушение… Все эти твои штучки — хулиганство. И больше ничего. Ну покричишь ты из окна, ну на наше собрание проберешься, записочку пошлешь, выкрикнешь там что-нибудь… Ну и что? Над тобой же смеются…

— Я человек маленький, посмеются — на здоровье.

— Но я же могу на тебя в суд подать.

— Неужели подадите? — обрадовался Витя.

— Не подам, — вздохнул Матафонов. — Не могу. Мы с тобой в разных весовых категориях… Даже нет, мы в разных видах спорта. Шашист не может выйти против городошника… Давай так договоримся… Я беру Нину на прежнюю должность. Беру, несмотря на запись в трудовой книжке. Уж за это одно мне может не поздоровиться, но на это иду. Ты доволен?

— Нет. — Витя покачал головой. — Условия прежние. Вы должны поизвиняться перед Ниной, и чтобы при этом были те же люди, при которых вы ее обидели. Кроме того, нужно изменить запись в трудовой книжке. Она не воровка, вы это знаете. И еще одно… Вы оплатите все понесенные нами убытки.

— Какие убытки?! — отшатнулся от стола Матафонов.

— Сейчас скажу… Нина три месяца была без работы по вашей вине. Помимо материальных убытков, она понесла и моральные. Но у нас не принято погашать моральные убытки, у нас считается, что это и не убытки вовсе, не настолько, дескать, мы все горды, чтобы моральные убытки считать, дескать, спасибо скажите, что живы остались…

Матафонов улыбался, кивал.

— Повторяю: моральные убытки не в счет. Однако я тоже уже полгода не работаю. Это тоже необходимо оплатить. Далее… Я ездил в Москву. Билеты, гостиничные счета целы, суточные вы должны оплатить по государственным расценкам, два рубля шестьдесят копеек, хотя, сами понимаете, в эти деньги не уложиться… Опять же я вынужден был понести и определенные судебные издержки… Сейчас покажу документы. — Витя прошел в комнату и вернулся с папкой. Он развязал тесемки и уже хотел было откинуть верхнюю картонку, но Матафонов остановил его.

— Не надо, — сказал он и поднялся.

Витя тоже встал, завинтил крышку на бутылке с водкой, завернул в бумажку оставшиеся кусочки огурца, порезанную колбасу, нетронутый лук и все вручил гостю.

— Сволочь ты, — сказал Матафонов тихо, но твердо.

— Да? — Витя вскинул кудлатую свою голову, посмотрел на Матафонова сквозь толстые стекла очков. — Конечно, я сволочь, поскольку не стерпел вашей подлости. Вот если бы я утерся, как мне и положено, тогда бы я понравился, да? Конечно, я сволочь, поскольку осталась во мне еще капля достоинства, не все еще вытравлено и выжжено! Конечно же, я сволочь, поскольку занимаюсь сантехническими ремонтами, присматриваю за вашим унитазом, чтоб он дерьмо ваше без задержек пропускал, и позволил себе обидеться! Вы не можете, а я могу! Вот что вас бесит! — Губы у Вити прыгали, он сделался необыкновенно бледным и, стоя в проеме двери, не давал Матафонову выйти из кухни, и тот вынужден был слушать с оттопыренным карманом, из которого торчало горлышко бутылки, в руках его расползался пакет с огурцами, кружками колбасы, выскальзывающей луковицей. — Если бы я согласился, что моя жена воровка, если бы она с этим согласилась, ты бы снова взял ее через месяц на прежнюю должность, взял бы! Кому-то и работать надо! Вон Ваську-шалопута в любую минуту сажать можно на годик, на второй, но ведь он нужен тебе, нужен! Ты только растоптанных возле себя терпишь, у которых уже спинной хребет выдернут и они кланяются без конца во все стороны! У тебя у самого, товарищ Матафонов, спинной хребет отсутствует, ты сам кланяешься, лишь бы только сохранить кресло, кабинет, ставку, пакет с колбаской. Где ты эту колбасу взял? В каком таком магазине купил? Сказать? Васька-шалопут со склада принес. Нет вокруг тебя ни одного человека с какой-никакой гордостью! Эту попрошайку из управления ты ни разу сволочью не назвал! А почему? Ведь знаешь, сколько она даровых продуктов унесла из столовок, буфетов, складов. А сколько Нина за нее заплатила, знаешь? Ты сам, уважаемый товарищ начальник, вынуждал Нину воровать, и Панасьева вынуждала. Если бы Нина действительно воровала, ты бы простил, уберег бы от наказания, пусть только она согласилась бы себя сволочью считать. Слушай меня, Матафонов, внимательно. Слушай, потому что в другой раз этого не скажу. Если я ничего не добьюсь, я растопчу тебя, понял?! Ногами, вот этими ногами растопчу до мокрого места! Отвечай, понял?!

— Ты что, озверел?! — отшатнулся Матафонов.

— Да, — тихо ответил Витя.

И вид его со всклокоченными волосами, витающими надо лбом, расширенными за пределы очков глазами, бледное полноватое лицо не оставляли никаких сомнений в искренности и решимости. Матафонов, улучив момент, согнувшись, нырнул мимо Вити, проскочил под его рукой, с необыкновенной ловкостью, как в прежние спортивные годы, пронесся через прихожую, сразу сообразил, как открыть запор, и, вырвавшись на площадку, почувствовав, что спасся, что жизнь его не оборвалась.

Через два дня случилась беда — Матафонов вел служебную машину и не заметил красного сигнала светофора. Сам Матафонов остался невредим, не считая царапин и общей помятости, но машина была разбита, и ее ремонт обошелся в сумму куда большую, нежели та, которую требовал Витя. После этого случая Матафонов стал вздрагивать от неожиданного звука, от громкого голоса, от удара кулаком по столу. Васька-шалопут, заметив такие перемены, осмелел и как-то пришел к Вите домой, плакал, размазывал слезы по небритым щекам и, уходя, оставил замусоленную бумажку, которую, похоже, не одну неделю таскал в кармане. В этой бумажке он написал, что отказывается от своих показаний во время суда и следствия, и подтверждал нечто противоположное — что Матафонов сам велел ему завести Нине рыбу с неправильно указанным весом. Во время задушевного разговора Витя узнал от Васьки, что тот уже несколько лет собирает записки, с которыми Матафонов посылал грузчика на склады за всякими вкусными продуктами для своих гостей, друзей и подруг.

Узнав об этом, Матафонов лишь горько усмехнулся.

— Дурной-дурной, а хитрый, — сказал он.

Следователь, увидев эти записки, воспрянул духом и сказал, что это как раз то, чего недоставало для суда. Приговор был в общем-то не очень строгий, самый его жесткий пункт сводился к тому, что Матафонов уже не может занимать должность директора треста. Правда, перед судом все записки Матафонова и показания Васьки-шалопута необъяснимым образом исчезли из дела. Следователь разводил руками, хлопал ладонями по карманам, выдвигал ящики стола. Витя сидел невозмутимо, закинув ногу на ногу, и за поисками следователя смотрел с некоторым сочувствием.