Юдора Уэлти - Юдора Уэлти: Рассказы

— Да, м… Но деньги-то у мужа, — пролепетала Ливви. — А он такой… бывает, может осерчать. Он ведь даже не знает, что вы у нас тут побывали, мисс Крошка Мэри!

— Где он?

— Да спит он сейчас, старый человек, все спит да спит. Я сроду ничего не посмею попросить у него.

Мисс Крошка Мэри взяла помаду и уложила в чемодан. Затем она собрала все скляночки для цветных и для белых и уложила их в чемодан с точно таким же торжествующим видом, с каким вынимала их оттуда, и направилась к выходу.

— До свидания, — не оборачиваясь, гордо бросила она и вдруг у самого порога повернулась к Ливви. Качнув потрепанными полями шляпы, она прошептала: — Дай-ка мне взглянуть на твоего мужа.

Ливви послушно подошла тихонько к двери в спальню и отворила ее. Мисс Крошка Мэри тоже подошла следом за ней и, встав на цыпочки, заглянула в спальню.

— Ох, до чего ж он крохотный и старенький! — прошептала она, всплеснув руками и качая головой. — А одеяло-то какое — прелесть! Такой крохотный и такой старенький старичок!

— Он так может целый день проспать, — с гордостью шепнула Ливви.

Несколько мгновений они смотрели на спящего крепким сном старика, потом переглянулись. Старик даже не шелохнулся, и из-за этого казалось, что они что-то скрывают от него. Ливви учтиво, но решительно притворила створки двери.

— Хм. Я бы, пожалуй, оставила тебе эту помаду! — оживленно сказала мисс Крошка Мэри. Она с улыбкой стояла возле закрытой двери.

— Да я ведь вам уже сказала, леди, нету денег у меня и сроду не было.

— И никогда не будет? — спросила леди, тряхнув головой, и вокруг ее головы словно яркий ореол светился, и все в воздухе светилось — весна, весна пришла.

— Может быть, вы яйцами возьмете, леди? — робко предложила Ливви.

— Нет, яиц мне не нужно, яиц у меня завались, — ответила мисс Крошка Мэри.

Ливви глядела ей вслед и все время чувствовала, как колотится сердце в левой стороне ее груди. Она даже приложила к этому месту руку. Ей казалось, что и сердце ее бьется, и лицо горит из-за пурпурной помады, опалившей ее губы. Она присела рядом с Соломоном, но когда он открыл глаза, то не заметил в ней никакой перемены. «Помирает — не до меня ему», — решила она. Это была тайна. И с этой тайной она вышла из дому немного подышать свежим воздухом.

Она прошла по тропинке к излучине и дальше Натчезским проселком, не заметила даже, что так далеко забрела, как вдруг увидела мужчину. Он, словно видение, внезапно вырос перед ней по другую сторону проселка.

Едва он ее заметил, как сразу же начал охорашиваться и оглядывать себя. Начал снизу — с остроносых ботинок, затем двинулся выше — подтянул узкие брюки, чтобы продемонстрировались яркие носки. Полы пиджака, длинного, широкого, лиственно-зеленого, он распахнул, как дверцы, выставляя напоказ терракотовые брюки, причем брюки он огладил по животу и ногам, а потом провел ладонями от уголков воротника по груди; рубашка на нем была ярко-розовая, словно детское одеяльце, переливчатая, атласная. Ну и, наконец, он небрежно прикоснулся к плоской и широкой, как тарелка, круглой шляпе и тронул пальцем перышко, зеленое, как изумруд, — весенний ветерок его слегка покачивал.

Ливви сразу поняла: как бы она ни выглядела, такой шикарной ей никогда не бывать, но это не огорчило ее, наоборот, ей стало приятно.

Он в три прыжка — один вниз и два вверх — оказался рядом с ней, по ее сторону дороги.

— Меня зовут Кэш, — сказал он.

В кармане у него была морская свинка. Они двинулись по проселку. Ливви все смотрела и смотрела на него, словно он бог знает что за номера откалывал, а не попросту шел по дороге рядом с ней. И не в том тут только было дело, что ее глаза притягивал к себе его шикарный городской наряд и что своим ухарством он будил в ней какие-то надежды; и не оттого лишь, что он бесшабашно сбивал ногой цветы, так, словно для него на свете нет ничего запретного, у нее разгорались глаза. Может, попадись он ей вот точно так же, но в другое время, Ливви и приглядываться бы не стала к нему. В таких делах момент — самое главное.

Они шли по тихому Натчезскому проселку, пятна света пробивались сквозь листву, на обочинах сияли, словно свечи, белые ирисы, и свежие листья папоротников, как звезды, сияли в просветах между ветвями. А потом вдруг перед ними оказался дом Соломона — бутылочные деревья и все прочее. Ливви остановилась и потупила голову.

Кэш стал насвистывать какую-то песенку. Ливви ее не знала, но когда-то слышала, и ее вдруг осенило. Да ведь он их батрак, этот Кэш. Он только до неузнаваемости изменился. Точно — Кэш, Соломонов батрак. Но он вылез из рабочего комбинезона и влез в этакую красоту. Оказавшись перед домом, Кэш начал смеяться. Голова у него была круглая, лицо — тоже, сам весь молодой, и его запрокинутая голова в круглой шляпе моталась туда и сюда на фоне неба, где разметались кобыльи хвосты облаков, и смеялся он лишь потому, что перед ним оказался Соломонов дом. Ливви взглянула на дом и увидела на ручке двери черную шляпу Соломона, самую наичернейшую вещь на земле.

— Я был в Натчезе, — сообщил Кэш, все еще смеясь и мотая головой. — Съездил — и, пожалте вам, я к Пасхе готов!

Да мыслимое ли это дело — вырядиться таким франтом до снятия жатвы! Он, наверное, украл деньги, Кэш, украл у Соломона! Он стоял на дорожке, хохотал да махал рукой: вверх-вниз, вверх-вниз. Он брыкался от смеха. Ливви даже стало жутковато. До того отчаянно и даже грозно он хохотал, что казалось, он молотит что есть сил по барабану или осыпает кого-то ударами. Нахмурившись, она подошла к нему, и он прижал ее к себе с размаху, и страх вышибло из нее — так во внезапной вспышке пламени растворяется огонек спички, вызвавшей эту вспышку. Ливви взяла его за полы пиджака и свела их у него за спиной, прижалась к его рту своими красными губами, и все ей теперь стало нипочем — она, как он, была пьяна собой.

И в этот самый миг она почувствовала нечто, о чем нельзя было сказать: Соломон скоро умрет, он для нее уже почти что умер. Она вскрикнула и, охая, бросилась к дому.

Кэш тут же повернулся и побежал вслед за ней. Он бежал быстрее и уже на полпути со смехом обогнал ее. Он даже поднял на бегу камешек и бросил в бутылочные деревья. Ливви зажала уши руками, заглушая гневный вскрик стекла. У крыльца Кэш притопнул ногой, прыгнул сразу на верхнюю ступеньку и ринулся в двери.

Когда Ливви вбежала в гостиную, Кэш был уже там и неторопливо оглядывался, сунув руки в карманы. Морская свинка тоже выглядывала наружу. Развешанные по комнате пучки пальмовых листьев выглядели так, будто ленивая зеленая обезьяна прошлась по стенам вверх и вниз и оставила зеленые следы всех своих четырех конечностей.

Ливви пробежала мимо Кэша, по-прежнему державшего руки в карманах, и распахнула дверь в спальню. Она бросилась к постели мужа, крича: «Соломон! Соломон!» Но высохшее тельце старика, тепло закутанное в стеганое одеяло, словно все еще была зима, не шелохнулось.