Фрэнк Харди - Власть без славы. В двух книгах

— Если это удастся, нам, конечно, не откажут в разрешении. Славная мысль, ничего не скажешь! Тогда трусы из Протестантской федерации и всякие масоны уже не посмеют и заикнуться о нелояльности и перестанут требовать запрещения процессии.

— Да, ваше преосвященство, а если даже ее и запретят, то мы можем не подчиниться. Полиция не посмеет вмешаться. Толпа будет на стороне награжденных ветеранов.

— Конечно, не хотелось бы никаких уличных столкновений, но если эти ветераны, или хотя бы некоторые из них, согласятся идти с нами, то процессия будет вполне легальной.

— Я напишу всем награжденным, какие только есть в Австралии. Как вам известно, Дуайр, председатель Общества ветеранов войны, работает у меня. Я достану у него описок награжденных Крестом Виктории. Сегодня разошлю письма и попрошу всех ответить с обратной почтой. А потом мы снова обратимся к лорд-мэру.

Они прошли мимо дома, где когда-то помещалась чайная лавка Каммина. Теперь здесь была мастерская гробовщика. Иезуиты позаботились о том, чтобы прошлое Джона Уэста не осталось для архиепископа тайной. Дружба этих двух людей не доставляла им никакого удовольствия.

— Кажется, где-то здесь находился ваш… как это называется — тотализатор, не правда ли?

Интересно, много ли он обо мне знает, подумал Джон Уэст. — М-м… да, где-то здесь, — ответил он.

Архиепископ лукаво усмехнулся. — Жаль, что вы теперь не держите тотализатора, — вы могли бы привлечь для его охраны всех награжденных Крестом Виктории.

Джон Уэст бросил на него острый взгляд, но ничего не ответил.

Результат писем, разосланных Уэстом ветеранам, награжденным Крестом Виктории, оказался более чем удовлетворительным: двенадцать человек согласились участвовать в процессии.

Тогда Джон Уэст устроил собрание бывших солдат-католиков и пригласил на него и некатоликов. Архиепископ Мэлон, выступивший с речью, выразил свою радость по поводу того, что австралийские воины готовы помочь делу освобождения Ирландии. Джон Уэст обратился ко всем присутствующим с просьбой принять участие в процессии и уговорить своих друзей сделать то же самое. Это будет достойным ответом на выпады тех, кто утверждает, будто католики нелояльны. Он, Уэст, гордится тем, что он католик и отпрыск ирландских королей. Услышав, что в жилах Уэста течет королевская кровь, присутствующие разразились приветственными криками. Собрание закончилось в атмосфере дружбы и энтузиазма.

Мельбурнскому лорд-мэру и муниципальным советникам пришлось перейти от наступления к обороне и в конце концов дать разрешение на процессию.

Дэниел Мэлон был чрезвычайно доволен.

Джон Уэст превзошел всех католиков в своем восхищении Мэлоном, «великим ирландским патриотом и великим гражданином Австралии». Сам круглый невежда, Джон Уэст восхищался образованностью других. Одному из лечивших его врачей, сыну покойного Девлина, он преподносил в подарок акции разных предприятий. В глубине души он уважал Фрэнка Эштона больше, чем кого-либо из знакомых ему политических деятелей. «Это я выдвинул Эштона в парламент», — часто говорил он с гордостью. Его очень огорчила смерть Дэвида Гарсайда, умершего незадолго до войны. Для него Гарсайд был не «крючок», обманывающий правосудие, а человек умный, знающий, блестящий оратор. Но никто еще не внушал Джону Уэсту такого уважения, как архиепископ Мэлон. В его представлении этот просвещенный ирландец, с его лукавым юмором, ученостью и знанием богословия, был наделен почти сверхчеловеческими качествами.

Когда Мэлон сообщил ему, что получил указание сейчас же после дня святого Патрика отправиться в Рим, Джон Уэст решил чем-нибудь доказать ему свое глубочайшее уважение. Прежде всего, конечно, ему пришла в голову мысль о деньгах. Он проведет подписку и после процессии, на митинге, который должен состояться в здании Выставки, вручит архиепископу крупный денежный подарок.

Однажды вечером, как раз когда Джон Уэст обдумывал этот план, к нему явился Ренфри, чтобы обсудить с ним, какую политику проводить в лейбористской партии в связи с предстоящими выборами в парламент штата Виктория. Ренфри и сейчас занимался тем, что охранял интересы Джона Уэста в лейбористских организациях Керрингбуша и других пригородов. Мало кто относился к нему с симпатией, но, как представитель всемогущего Джона Уэста, он обладал большим влиянием. В последние годы Джон Уэст полагался больше на Боба Скотта и других, чем на Ренфри, ибо Ренфри не хватало сметки.

Ренфри мало изменился за эти годы, разве только растолстел и стал косить еще сильнее. Он был похож на пестро разодетую куклу. У него было двое взрослых сыновей, но жена его, Агата, так и не стала умнее: на своей улице она была известна под кличкой «Все вижу, все знаю», ибо, как про нее говорили, другой такой сплетницы и скандалистки еще свет не видел.

— Я хочу устроить сбор, чтобы преподнести архиепископу Мэлону прощальный подарок, — сказал Джон Уэст Ренфри. — Я созову для этого митинг и приглашу нескольких богатых католиков. Я первый внесу пять тысяч фунтов, а ты дай тысячу, если у тебя есть.

— Брось, Джек. На митинг я, конечно, приду. Мы с Арти кое-чем помогаем нашей местной церкви, но тысячи фунтов у меня нет. Даже тысячи шиллингов не найдется.

— Куда же ты деваешь свои деньги? На скачках просаживаешь? Либо букмекерство, либо игра — пора бы тебе это знать, Ренфри. Ну, ладно, я тебе подарю тысячу фунтов, а ты ее пожертвуешь Мэлону. Это поддержит наш престиж в лейбористской партии.

Дэниел Мэлон сидел в своем со вкусом обставленном кабинете и ломал голову над вопросом — зачем его вызывают в Рим? Что это могло означать? Может быть, его деятельность идет вразрез с политикой Ватикана? Что мог наговорить папе и коллегии кардиналов тот иезуит, который недавно поехал в Рим?

Во всяком случае, отступать сейчас не приходится — по крайней мере пока он не побывает в Риме.

Мысли Мэлона обратились ко вчерашнему митингу, на котором председательствовал Джон Уэст. Произнеся пламенную, полную лести по адресу Мэлона речь, Джон Уэст объявил подписку с целью собрать пятьдесят тысяч фунтов в виде прощального подарка мельбурнскому архиепископу и первый внес чек на пять тысяч фунтов. Среди присутствующих на митинге было собрано двадцать тысяч фунтов.

Дэниел Мэлон присел к столу, взял перо, торчавшее в серебряной филигранной чернильнице, и принялся писать Джону Уэсту письмо с отказом от подарка. Копию письма он пошлет в католическую газету, — пусть вся его паства знает, что он не принял этого дара.

Закончив письмо, он перечел его:

«Дорогой мистер Уэст!

Хочу выразить Вам и всем тем, кто вместе с Вами почтил меня на вчерашнем собрании, свою глубокую и неизменную признательность. Я чувствую, что не заслужил столь щедрого дара, и желал бы от всего сердца быть более достойным его. То, что вы уже сделали на этом собрании и предполагаете еще сделать, свидетельствует о непревзойденном великодушии моих друзей, великодушии, на которое я не имею никакого права притязать, ибо за все то, что я сделал или пытался сделать как архиепископ и гражданин, я уже вознагражден сторицею.