Генри Лоусон - Рассказы

— Никогда не встречал человека, который так говорил бы о своей родине, — сказал коммивояжер; его начали раздражать яростные наскоки седобородого. — «Где тот мертвец из мертвецов, чей разум глух для нежных слов»; «Вот… край…». [17]

Черт побери, как это там дальше говорится?

Он попытался вспомнить. «Мертвец из мертвецов» откашлялся и приготовился снова ринуться в бой, но кучер, которому коммивояжер поднес два стаканчика, а седобородый один, воспользовался паузой и заметил, что, по его мнению, человек должен любить свою родину.

Приезжий не обратил внимания на слова кучера и с новой силой открыл огонь по коммивояжеру. Он принялся доказывать, что все это вздор, что патриотизм — причина всех бед на земле; что именно патриотизм ведет к войнам; что это ложное чувство, порожденное невежеством, заставляет людей гнуть спину, умирать с голоду и проливать кровь ради покоя и удобства их никчемных господ; что патриотизм — преграда на пути ко всеобщему братству на земле и мать ненависти, убийств, порабощения и что мир не станет лучше, пока не удастся вытравить из сознания людей смертельный яд, именуемый чувством патриотизма.

— Патриотизм! — восклицал он гневно. — Родина! Слепое дурачье, они не видят, что страна принадлежит не им, а биржевикам, хапугам, прожигающим жизнь за границей, мошенникам, спекулирующим землей, шайке воров — вот это и есть господа, ради которых патриотические дураки голодают и льют кровь. Бя-я!

Тут оппозиция сложила оружие.

Дилижанс взобрался по уступам на южном берегу реки и покатил дальше по плоскогорью.

— Что это за деревья? — спросил приезжий, прервав тишину, воцарившуюся после его антипатриотического выступления, и показал пальцем на рощицу, видневшуюся впереди, сбоку от дороги. — Похоже, что их здесь специально насадили; вряд ли здесь раньше был лес, а?

— А-а, это? Эти деревья правительство ввезло из-за границы, — ответил не совсем уверенно коммивояжер; было очевидно, что его познания в этой области не очень велики. — Наши собственные деревья не растут на такой почве.

— Неужели? А кажется, что на такой почве и сухая палка расцветет…

Тут приезжий вдруг насторожился и стал принюхиваться; недавно прошел дождь, и утро было теплое, влажное, напоенное ароматами. Приезжий пристально вглядывался в стоявшие у обочины деревья.

Они были непохожи на австралийские эвкалипты: у этих была заостренная крона и прямые, симметрично расположенные ветви; там, в Австралии, жара скрючивает эвкалипты и засушивает листья.

— Черт возьми, — воскликнул приезжий, не сводя глаз с деревьев. — Провались я на этом месте, если это не австралийские эвкалипты!

— Так оно и есть, — ответил кучер и стегнул лошадей, — они самые.

— Ах вы, недокормыши паршивые, старые австралийские уродцы! — приговаривал бывший австралиец с каким-то странным восторгом.

— Они вовсе не старые, — заметил кучер, — это совсем молодые деревья. Но говорят, что в Австралии они не такие — видимо, влияет климат. Я всегда думал…

Но приезжий, по-видимому, не слышал его слов; он не спускал глаз с деревьев. Они были посажены правильными, перекрещивающимися рядами и славно разрослись.

Меж деревьями вился дымок: это охотник на кроликов расположился на отдых и повесил над костром свой котелок. Запах горящих сучьев и листвы с эвкалиптов донесся до приезжего и вызвал волну воспоминаний.

— Здорово, приятель! — крикнул приезжий охотнику на кроликов; пассажиры дилижанса удивленно переглянулись.

— Здорово, приятель! — Ответ донесся как эхо; приезжему оно показалось отзвуком минувших дней.

Вдруг он заметил несколько деревьев, которые, видимо, были посажены раньше других, — возможно, это был первый опытный участок, и одно из них выросло таким же уродцем, как его братья в родной земле Австралии, — кривое, шишковатое, со скрюченными сучьями, самый настоящий австралийский эвкалипт; ошибиться было невозможно.

Приезжий так и впился глазами в это дерево.

— Самое оно и есть, видали красавца? — завопил он.

Он чуть не свернул себе шею, стараясь не выпустить дерево из поля зрения, а затем раскурил трубку и, молча попыхивая ею, уставился взглядом куда-то вдаль, как будто перед ним расстилалось его прошлое — так оно на самом деле и было.

— Да, — задумчиво сказал он наконец, как бы извиняясь за свое молчание, — да, эти деревца… этот их запах… так и нагоняет всякие мысли.

Он снова умолк.

— Лично я не понимаю, что хорошего в этой Австралии, — немного погодя сказал один из его спутников пренебрежительным тоном. — Эти треклятые колонии только…

— Вздор! — огрызнулся австралиец — к тому времени он со своим соседом прикончил уже вторую бутылку виски. — Что вы, англичане, знаете об Австралии? Уж что-что, а вашей Англии она не хуже.

— Так, значит, вы закончите свои дела в Кристчёрче и прямиком махнете в Штаты? — спросил коммивояжер у австралийца, когда путешествие близилось к концу: к этому времени они уже успели стать друзьями.

— Да нет. Пожалуй, я все-таки загляну сначала в Австралию. В Сиднее у меня старый друг, у него есть свое дельце, надо бы перекинуться с ним словечком-другим…

«Даже самый простой, некультурный люд можно приохотить к геологии, особенно если у тебя под рукой окажется склон или там разрез породы, с начинкой из всяких окаменелых рыб и устриц, которые протухли, когда еще сам Адам был свежий, как огурчик».

(Из бесед Стилмена, профессионального бродяги, с его соратником и учеником Смитом.)

Первый, на кого наткнулись Стилмен со Смитом, выйдя к последней станции новой железной дороги, был здоровенный мрачный рабочий в ремнях и обмотках, таскавший камни. Стилмен приветствовал его и немного поговорил с ним о погоде. Малый на куче камней заявил, не без мрачного удовлетворения, что хорошая погода долго не простоит; он сказал, что вон там — то есть на юго-востоке — дождь льет как из ведра и месяц совсем молодой. Месяц только народился, а во многих местах Новой Зеландии считают, что в такую пору поднимается сильный юго-восточный ветер и портится погода.

Стилмен осмотрел небеса в той стороне, как бы мягко журя и отцовски прощая их, любезно согласился с рабочим, на миг словно погрузился в мечты, но одернул себя и осмотрительно осведомился о боссе. Никакого босса нет, работа на паях. Малый вон там у подводы в конце выемки вроде представитель, председатель; его называют боссом, но это так просто, кличка такая. Стилмен принес благодарность и двинулся к выемке в почтительном сопровождении Смита.

Стилмена украшала куртка табачного цвета, широкополая мягкая шляпа, интеллигентного вида очки и ученое выражение лица; он выступал подобно духовной особе, величаво и достойно несущей к тому же груз ума и познаний. В руке он держал черную сумку, вещь при его профессии необходимую во всех отношениях. Смит, в пристойной и скромной твидовой паре, выглядел мелкой сошкой, субъектом, принимающим как должное планы, развлечения и капризы хозяина.