Джозеф Конрад - Зеркало морей: воспоминания и впечатления. Каприз Олмэйра. Изгнанник. Негр с «Нарцисса»

Они усиленно боролись; Лингард медленно теснил Виллемса к перилам. Под их ногами мол гудел, как барабан, в ночной тиши. Ближе к берегу, спрятавшись за большие ящики, сторож — туземец наблюдал за их боем. На следующий день он рассказал своим друзьям, с чувством спокойного удовлетворения, что видел ночью, как два пьяных европейца дрались на молу. Здорово сцепились! Они дрались без оружия, как дикие звери, как водится у белых людей. Нет, никто никого не убил, а то была бы возня и пришлось бы доносить по начальству. Откуда ему знать, из-за чего они дрались? Белые люди в таком состоянии дерутся без причин.

Уж Лингард начинал бояться, что ему не совладать с яростью молодого человека, как вдруг почувствовал, что мышцы Виллемса слабеют, и воспользовался этим, чтобы последним усилием прижать его к перилам. Они оба молчали, тяжело дыша, тесно сблизив лица.

— Ладно, — произнес наконец Виллемс. — Не ломайте мне спину об эти проклятые перила. Я буду спокоен.

— Ну, вот и одумался, — с облегчением сказал Лингард. — С чего это ты так рассвирепел? — спросил он, ведя его к концу мола; все еще, ради осторожности, держа его одной рукой, другой он достал свисток и громко и протяжно свистнул. Над зеркальной водой рейда донесся слабый ответный крик с одного из судов, стоящих на якоре.

— Моя шлюпка сейчас будет здесь, — сказал Лингард, — Подумай о том, что ты намерен делать. Я отплываю сегодня ночью.

— Что же мне осталось делать, кроме одного? — мрачно сказал Виллемс.

— Послушай, — начал Лингард, — я подобрал тебя мальчишкой и считаю себя отчасти ответственным за тебя. Ты давно уже взял жизнь в собственные руки, но все еще…

Он замолчал, прислушиваясь, пока не услышал равномерный скрип весел в уключинах приближающейся шлюпки; потом продолжал:

— Я все устроил с Гедигом. Ты ничего ему не должен. Возвращайся к жене. Она хорошая женщина. Возвращайся к ней.

— Но, капитан Лингард, — воскликнул Виллемс, — она…

— Это было очень трогательно, — продолжал Лингард, не обращал на него внимания. — Я был у тебя дома, надеясь найти тебя, и видел ее горе. Это было нечто душераздирающее. Она звала тебя; она умоляла меня найти тебя. Она говорила, волнуясь, бедная женщина, будто сама во всем виновата.

Ошеломленный Виллемс слушал. Старый идиот! Можно же так ошибаться! Но, если это правда, если даже это правда, — самая мысль увидеть ее опять наполняла его душу глубоким отвращением. Он не нарушил клятвы, но к ней он не вернется. Пусть она будет виновата в том, что они разошлись, в том, что священные узы порваны. Он восхищался бесконечной чистотой своего сердца; он не вернется к ней. Пусть она сама придет к нему. У него была приятная уверенность в том, что он никогда ее не увидит, и виновата в этом только она. С этой уверенностью он торжественно решил, что если она придет к нему, он примет ее с великодушным прощением, потому что такова похвальная твердость его правил. Но он колебался, надо ли открыть Лингарду возмутительную полноту своего унижения. Выгнанный из дома, и кем — собственной женой; этой женщиной, которая вчера еще едва смела дышать в его присутствии. Он молчал в нерешительности. Нет. У него не хватит мужества рассказать эту гнусную историю.

Когда шлюпка с брига вдруг показалась на черной воде возле мола, Лингард прервал тягостное молчание.

— Я всегда думал, — грустно проговорил он, — я всегда думал, что ты немного бессердечен, Виллемс, и способен отвернуться от тех, кто более всего заботится о тебе. Я взываю к лучшему, что есть в тебе: не бросай этой женщины.

— Я ее не бросал, — быстро ответил Виллемс, с сознательной правдивостью. — С какой стати мне ее бросать? Как вы справедливо заметили, она всегда была хорошей женой. Очень хорошей, тихой, послушной, любящей женой, и я ее люблю не меньше, чем она меня. Ничуть но меньше. Но вернуться теперь туда, где я… Быть среди этих людей, вчера еще готовых ползать у моих ног, чувствовать за своей спиной жало их довольных или соболезнующих улыбок — нет, я не могу. Скорее я спрячусь от них на дне моря, — продолжал он с живой решимостью. — Я не думаю, капитан Лингард, — добавил он спокойнее, — я не думаю, чтобы вы ясно представили себе, что я перенес там.

— Оно тяжело, — задумчиво пробормотал Лингард. — Но кто виноват? Кто же виноват?

— Капитан Лингард, — воскликнул Виллемс в порыве внезапного вдохновения, — если вы меня оставите здесь, на молу, это будет равносильно убийству. Я никогда в жизни не вернусь туда, жена там или не жена. Лучше просто перережьте мне горло.

Старый моряк вздрогнул.

— Не пытайся испугать меня, Виллемс, — сказал он серьезно и замолчал.

В бесстыдном отчаянии Виллемса он с беспокойством слышал шепот своей собственной нелепой совести. Он думал несколько минут с нерешительным видом.

— Я бы мог посоветовать тебе пойти и утопиться, и черт с тобой, — сказал он с неудавшейся напускной грубостью, — но я не скажу этого. Мы отвечаем друг за друга, как это ни грустно. Мне стыдно, но я понимаю твою пакостную гордость. Я понимаю.

Он тяжело вздохнул и быстро подошел к ступенькам, у которых ждала его шлюпка, тихо поднимаясь и опускаясь на легкой, невидимой зыби.

— Эй, внизу! Есть фонарь? Зажгите и подайте наверх, кто — нибудь. Живо! — Он вырвал лист из записной книжки, лизнул карандаш и ждал, нетерпеливо стуча ногой.

— Я в этом разберусь, — шептал он про себя. — Я это выведу на чистую воду, уж я сумею. Будет ли наконец фонарь, черепаший сын? Я жду.

Свет фонаря, упавший на бумагу, успокоил его профессиональное раздражение, и он стал быстро писать; его росчерк образовал в бумаге треугольную дыру.

— Снеси это в дом этого белого туана. Я пришлю за тобой шлюпку через полчаса.

Матрос осторожно поднес фонарь к лицу Виллемса.

— Этого туана? Я знаю.

— Так живо, — сказал Лингард, принимая фонарь. Человек побежал бегом.

— Передай самой госпоже! — крикнул Лингард ему вслед.

Когда матрос исчез, он обратился к Виллемсу:

— Я написал твоей жене. Если ты не намерен вернуться домой совсем, то тебе незачем туда ходить, чтобы только прощаться. Иди, как ты есть. Я не хочу, чтобы эта бедная женщина мучилась. Уж я сделаю, чтобы вы ненадолго были разлучены. Положись на меня.

Виллемс вздрогнул, потом улыбнулся в темноте.

— Этого бояться нечего, — прошептал он загадочно. — Я полагаюсь на вас вполне, капитан Лингард, — добавил он громче.

Лингард стал спускаться первый, подняв фонарь и говоря через плечо:

— Это второй раз, Виллемс, что я беру тебя в свои руки. Помни, что это и последний раз. Второй раз; вся разница только и том, что тогда ты был бос, а теперь в сапогах. Это за четырнадцать лет. При всей твоей толковости! Успех не из больших! Очень незначительный успех!