Джозеф Конрад - Зеркало морей: воспоминания и впечатления. Каприз Олмэйра. Изгнанник. Негр с «Нарцисса»

— Кто ты такой, — с презрением вскричал Лингард, — что осмеливаешься называть себя моим врагом! Грязь! Ничтожество! Убирайся! Живо!

Вытолкнув Бабалачи за дверь, он спустился за ним по лесенке во двор.

— Эта дорога? — кивнув головой по направлению к калитке Виллемса, спросил он.

— Если ты ищешь смерти, то эта, конечно, — ответил Бабалачи, бесстрастным голосом, словно обессилев. — Он там живет, тот, кто уничтожил твоих друзей, кто ускорил смерть Омара, кто вступил в заговор с Абдуллой сначала против тебя, затем против меня… Ну, что ж, иди, туан! Иди.

— Я пойду, куда захочу, — с ударением сказал Лингард, — а ты можешь идти к черту, мне тебя больше не нужно. Острова этих морей опустятся на дно раньше, чем я, раджа Лаут, поступлю по воле хоть одного из вас. Понял? Но вот, что я тебе скажу: мне все равно, что бы вы ни сделали с ним после сегодняшнего дня. И я говорю это потому, что я милосерд.

— Тида! Я ничего не сделаю, — апатично проговорил Бабалачи, покачивая головой с горькой иронией, — Я в руках Абдуллы, и мне все равно, как и тебе. Я многому научился сегодня утром. Нигде нет людей. Вы, белые, жестоки к вашим друзьям и милосердны к врагам. Так ведут себя глупцы.

Он повернулся к реке и, ни разу не оглянувшись, исчез в низкой полосе тумана, подымавшегося над водой. Лингард задумчиво проводил его глазами. Затем, встряхнувшись, он крикнул своим гребцам:

— Эй, вы! Когда вы съедите свой рис, ждите меня с веслами наготове. Слышите?

— Да, туан, — ответил Али.

— Берегись!

Надтреснутый, дрожащий звук странного голоса удивил Лингарда больше, чем неожиданность этого, неизвестно кем и к кому обращенного предупреждения. Кроме него, насколько он мог видеть, на дворе не было никого. Крик больше не повторился, и зоркий взгляд, которым он окинул туманную даль ограды Виллемса, мог различить одни лишь неодушевленные предметы: большое мрачное дерево, заколоченные окна дома, блестящую бамбуковую изгородь и мокрые кусты.

Обогнув деревья, Лингард должен был приостановиться, чтобы не наступить на небольшую кучку углей. Худая, сморщенная старуха, стоявшая за деревом и смотревшая на дом, внезапно повернулась, вздрогнула и, взглянув на пришельца мутными глазами, сделала слабую попытку скрыться. Подождав некоторое время, он обратился к ней:

— Зачем ты крикнула?

— Я видела, как ты вошел, — прошамкала она, не отрывая лица от костра, — и я крикнула. Так она приказала, — протянула она со вздохом.

— И что ж, услышала она тебя? — ласково и спокойно продолжал Лингард.

Нетерпеливо передернув в ответ плечами, старуха пробормотала себе что-то под нос и заковыляла к куче хвороста.

Проводив ее взглядом, Лингард увидел спускающуюся по сходням из дома Аиссу. Сделав несколько торопливых шагов по направлению к дереву, она, дико озираясь, остановилась; она казалась объятой внезапным ужасом. Голова ее была непокрыта. Синее покрывало, одним концом переброшенное через плечо, окутывало ее с ног до головы, ниспадая плотно прилегающими складками. Черная коса спускалась на грудь. Тесно прижатые к телу, обнаженные, опущенные руки, с вывернутыми ладонями и растопыренными пальцами, слегка приподнятые плечи и откинутое назад туловище придавали ей вызывающий вид женщины, ожидающей удара. Она закрыла за собой дверь дома и в жутких, беловатых сумерках пасмурного утра она казалась Лингарду сотканной из черных испарений неба и зловещих проблесков слабых лучей солнца, тщетно старавшихся проникнуть через сгущающиеся тучи в бесцветную пустоту мира.

Бросив короткий, но внимательный взор на запертый дом, Лингард вышел из-за дерева и тихо направился к ней. Она сделала шаг вперед и, преградив ему дорогу, раскинула руки крестом.

— Дай мне пройти. Я пришел сюда, чтобы поговорить с одним человеком. Уж не прячется ли он? И не тебя ли он послал?

Она шагнула ближе и, протянув руки, почти коснулась ими груди Лингарда.

— Он не знает страха, — тихо проговорила она дрожащим, но ясным голосом. — Мой собственный страх послал меня сюда. Он спит.

— Он довольно спал, — спокойно сказал Лингард. — Я пришел, и ему пора проснуться. Иди и скажи это ему.

Отстранив ее руки, он опять сделал вид, что хочет пройти мимо.

— Не ходи, — воскликнула она и, как подкошенная, упала к его ногам. Неожиданность этого движения заставила Лингарда отступить на шаг.

— Что это значит? — изумленно прошептал он и сейчас же резко приказал: — Встань!

Тотчас же поднявшись, она стала перед ним, послушно и вызывающе, робко и бесстрашно. Лингард продолжал строгим голосом:

— Дай мне дорогу. Ты дочь Омара и должна бы знать, что когда мужчины сходятся при дневном свете, женщины должны молчать и покоряться своей участи.

— Женщины! — возразила она с подавленной запальчивостью. — Да, я женщина. Это ты видишь, раджа Лаут, но видел ли ты мою жизнь? Я тоже слышала… О славный вождь, бывавший во многих битвах, я тоже слышала голос выстрелов; я тоже умею молча смотреть на разъяренные лица и на сильные руки, подымающие острую сталь. Я видела людей, падающих вокруг меня без крика страха или печали, я оберегала сон обессиленных беглецов. Я боролась с бессердечным морем, держа на своих коленях головы умиравших, обезумевших от жажды. Я брала весло из их окоченевших рук и работала им так, что те, кто был со мной, не знали, что умер еще один мужчина. Все это я делала. Что ты сделал больше? Такова была моя жизнь. Какова была твоя?

Слова ее и тон заставили Лингарда внимательно прислушиваться к ним, не без невольного одобрения.

Она тяжело перевела дух, и из ее широко открытых, неподвижных черных глаз, огромных и блестящих, в узком кольце белков, скользнул как бы двойной луч самой души, жадно стремясь осветить самые темные замыслы его сердца. После долгого молчания, подчеркивающего смысл ее слов, она шепнула тоном горького сожаления:

— И я склонилась у твоих ног! И я боюсь!

— Ты, — веско отчеканил Лингард, — ты женщина с сердцем, достойным биться в груди мужчины, но все же ты женщина, и тебе я, раджа Лаут, ничего не скажу.

— Подожди, остановись. Я слышала, люди часто говорили о тебе, первом из моряков. Они говорили, что в бою ты глух к стонам людей, но после… Нет, даже в бою ты слышишь голоса женщин и детей. Они говорили это. Теперь, я женщина, я…

— Я белый, — гордо проговорил Лингард, не сводя с нее упорного взгляда, в котором простое любопытство уступало место не то скуке, не то жалости, — и люди, которых ты слышала у костров, говорили правду. За себя тебе нечего бояться. Ты даже теперь можешь уехать со мной и найти убежище в доме Сеида Абдуллы, который той же веры, что и ты. Знай, что ничего из того, что ты скажешь, не изменит моих намерений по отношению к человеку, который спит или прячется в этом доме.