Роланъ Доржелесъ - Деревянные кресты

— Правда ли, что длинный Веронъ, раненый, звалъ на помощь еще на другой день послѣ боя, лежа на полѣ?

Увидѣвъ насъ, онъ замолчалъ и быстро отвелъ глаза въ сторону. Въ тотъ вечеръ онъ больше не говорилъ и ушелъ спать раньше, чѣмъ сѣли за столъ. Я вспоминаю все ото и перестаю писать. Я смотрю на старика, онъ прерывисто дышитъ, плечи его поднимаются и опускаются. У него плохой видъ сегодня вечеромъ. Онъ давно не бритъ, щеки его посѣрѣли и ввалились. Я нахожу, что онъ еще болѣе опустился, чѣмъ во время послѣдняго нашего пребыванія. Онъ приросъ къ своему низкому стулу и погруженъ въ тяжелую думу.

Монпуа хоронятъ. Онъ умеръ прошлой ночью безъ агоніи, безъ единой жалобы. Утромъ жена нашла въ кровати его холодный трупъ.

Только-что вынесли на рукахъ его гробъ по направленію къ полю въ сопровожденіи жены и дочери въ черныхъ платьяхъ, нѣсколькихъ крестьянъ и солдатъ. Я съ трудомъ хожу и потому остался на фермѣ. Она мнѣ кажется пустынной и тоскливой. Слышно только, какъ подпрыгиваютъ голуби на чердакѣ. Вотъ стоятъ двѣ сдвинутыя скамьи, онѣ какъ будто ждутъ, что гробъ снова вернется сюда, какъ онъ уже вернулся разъ… Въ ту минуту это въ общемъ самое обыкновенное происшествіе не произвело на меня никакого впечатлѣнія, но теперь непріятное чувство охватываетъ меня.

Когда похоронная процессія миновала лугъ и подходила къ дорогѣ, нѣмцы замѣтили насъ и начали стрѣлять. Первый снарядъ упалъ далеко, второй въ пятидесяти шагахъ, и процессія тотчасъ разсѣялась. Четверо носильщиковъ въ замѣшательствѣ остановились, затѣмъ, видя, какъ убѣгаютъ крестьяне, они опустили носилки, съ которыхъ свалился гробъ, и попрыгали всѣ въ канаву за нами. И какъ разъ вовремя: третій снарядъ взорвался именно на откосѣ, задѣвъ гробъ. Гуськомъ, согнувшись, мы удрали, и мертвый остался одинъ посреди тропинки, а гробъ выскользнулъ изъ-подъ чернаго покрывала и опрокинулся. Мать и дочь, всегда безстрашныя, тутъ съ крикомъ убѣжали, и когда товарищи снова принесли гробъ на ферму, Эмма лишилась чувствъ.

Гробъ поставили на двѣ скамейки, и онъ до наступленія сумерекъ оставался на фермѣ. Послѣ заката солнца снова пришли крестьяне и опять унесли гробъ. Они только-что ушли; на дворѣ еще воетъ собака, стараясь сорваться съ цѣпи.

Никогда нѣмецкіе снаряды не попадали такъ близко отъ фермы. Теперь, когда старика ужъ нѣтъ, не разрушатъ ли они ее? Волненіе охватываетъ меня. Я открываю дверь и выхожу въ палисадникъ. Ночь почти уже наступила. Каменный колодецъ похожъ на могилу. По ту сторону ручья проходить смѣна, черная масса людей, поющихъ вполголоса. Смутные, громоздкіе силуэты, ощетинившіеся заступами и ружьями — это саперы; нѣсколько человѣкъ отстало и идутъ, опираясь на палки. Это, конечно, ополченцы.

Изъ окоповъ ни одного выстрѣла. Далеко, около Берри, глухой орудійный гулъ. Ивы задумчиво склонились надъ прудомъ; утки, дремлющія на немъ, похожи въ темнотѣ на лебедей.

Ни звука. Это разлитое повсюду молчаніе успокаиваетъ меня… Но почему Злюка не лаетъ больше?

Внезапно на голубятнѣ послышался легкій шумъ крыльевъ, тотъ шелестящій шумъ, который слышенъ, если всполошить курятникъ. Вылетаетъ одинъ голубь, затѣмъ другой, и однимъ взмахомъ крыльевъ перелетаютъ на вѣтку… Зачѣмъ? Кто ихъ вспугнулъ?

Нелѣпая мысль приходитъ мнѣ въ голову: Эмма вернулась, она тайкомъ пробралась наверхъ и дѣлаетъ тамъ что-то, дѣлаетъ то, что дѣлалъ старикъ…

Соображая, съ бьющимся сердцемъ, я прислушиваюсь. Раздался какой-то трескъ — не открываютъ ли слуховое окно?

Тѣмъ хуже, я хочу знать. Я вхожу въ домъ черезъ темную кухню. Иду ощупью. Натыкаюсь на кресло, и сердце мое бьется, бьется…

Взбираюсь по деревянной лѣстницѣ. Чердакъ. Голубой мракъ ночи входить черезъ грязное стекло слухового окна. Въ темнотѣ притаились тѣни… Нѣтъ, это мѣшки.

Ноги мои дрожатъ. Но страха я не чувствую. Притаившись, я продвигаюсь впередъ, и мои похолодѣвшія руки нащупываютъ въ темнотѣ вещи и узнаютъ ихъ. Глаза мои напряженно всматриваются, привыкаютъ къ мраку и видятъ шинель, которая виситъ съ опущенными рукавами и сохнетъ. По ту сторону деревянной перегородки попрежнему шевелятся голуби. Я подхожу и медленно, чтобы не скрипѣли петли, раскрываю дверь… Вытянувъ шею, стиснувъ кулаки, я гляжу. Ничего, ничего…

Лунный свѣтъ, скользящій между черепицами, освѣщаетъ съежившихся на насѣсти голубей. Они воркуютъ. Снаружи рѣзко завываетъ вѣтеръ. Тогда я закрываю за собой скрипящую дверь, и одинъ на темномъ чердакѣ, совершенно одинъ, разсматриваю жалкую поношенную одежду съ висящими рукавами, потрепанную шинель, въ которой умретъ одинъ изъ солдатъ.

Демаши сказали: — „Ты ихъ найдешь въ „Кафэ моряковъ“ около Каменнаго моста“.

По большому мосту съ поврежденными быками можно было проходить только ночью. Днемъ достаточно было показаться велосипедисту, чтобы залпъ яростно хлестнулъ по водѣ или снесъ часть перилъ. Прибывъ къ вечеру, Демаши перебрался у верховья рѣки по мосту, проложенному по лодкамъ.

Высокіе тополя склонились своими верхушками къ зеленоватой, едва движущейся водѣ, какъ бы и въ ней ища небеснаго свода. Большое гребное судно лежало на боку у берега. Сквозь сорванныя доски виденъ былъ пустой трюмъ между огромными деревянными краями, и странно было, какъ занесло сюда эту громадину.

Рѣка журчала, разбиваясь о лодки, поддерживавшія мостъ. Это были маленькія лодки рыболововъ, зеленыя и черныя, въ которыхъ катаются въ лѣтніе праздники, гребя однимъ весломъ. На носу одной изъ нихъ, самой новой, выкрашенной въ бѣлый цвѣтъ, можно было прочесть имя: „Люсьена Бремонъ Руси". Взрывомъ снаряда ей повредило бокъ.

Вдоль всего берега были разбросаны деревянные кресты, тонкіе и простые, сдѣланные изъ дощечекъ или перекрещенныхъ вѣтокъ, и смотрѣли, какъ течетъ вода. Они видны были повсюду, вплоть до затопленной долины, гдѣ плавали, какъ странныя водяныя линіи, красные кепи.

Съ наступленіемъ половодья кресты должны будутъ уплыть по теченію грязной рѣки и пристать неизвѣстно куда, можетъ быть туда, гдѣ ребенокъ сдѣлаетъ себѣ изъ нихъ деревянную саблю. И будетъ казаться, что мертвецы спасаются изъ своихъ забытыхъ могилъ, и безконечный рядъ другихъ мертвецовъ, кресты которыхъ такъ близки одинъ отъ другого, будто подаютъ другъ другу руки, будутъ смотрѣть имъ вслѣдъ.

Въ густомъ кустарникѣ цвѣтущій шиповникъ протягивалъ свои бѣлые цвѣты. Демаши на ходу сорвалъ одинъ. Онъ подходилъ къ Тюлери. На разрушенной крышѣ уже не развѣвался флагъ съ краснымъ крестомъ: онъ превратился въ рваную сѣрую тряпку, свѣсившуюся вдоль древка. Кирпичная стѣна, въ которой были пробоины еще въ сентябрѣ, была изрѣшетена снарядами, башенка была снесена, фасадъ исполосованъ пулями, и теперь можно было войти въ походный госпиталь черезъ десятокъ проломовъ. Однако, здѣсь ухаживали за ранеными съ тѣхъ поръ, какъ вода залила подвалы. И такъ какъ на этой фермѣ не рѣшались зажигать огня по ночамъ, то перевязки дѣлали въ темнотѣ, ощупью, отыскивая пальцами раны.