Борис Иванов - Сочинения. Том 1. Жатва жертв

На плиту больничной кухни с незапамятных времен был поставлен бак, пополняемый каждый вечер водой. Теплой водой из того бака старшая сестра с легкой старушкой обмыли лейтенанта. Его волосатое тренированное мускулистое тело пугало их — словно было не той породы, что у местных мужиков. Никто не догадывался: не остановись здесь, через полтора десятка километров провезла бы машина Чугунова через его родное село Синьково, где обитала его многочисленная родня и могли бы пересечься с братом Петром пути, если за два дня до этого его не отправили в лес готовить базу для будущего партизанского отряда.

«Да, — сказал врач, осмотрев летчика, — тяжелый случай». Тяжесть случая заключалась в том, что он не знал, что писать в «историю болезни». Предполагал переломы ребер и хуже — позвоночника. Смотрел в окно и думал, что же предпринять, когда сестра с фельдшерицей извлекали из ступни какую-то самолетную деталь, втиснувшуюся в мясо и сухожилия, вместе с куском носка, затем обмыли рану спиртом и, поучая друг друга, забинтовали.

Но что Чугунову до этого мытья, копания в его теле, что до зубов, вытащенных пинцетом из-под расплющенных губ и звякнувших в эмалированной подставке, что ему до стиснувшей со всех сторон боли, что до нового дня, смотревшего в окно! Будто прячется он в школьном чулане, будто голову между колен укрыл, ноги подобрал — весь сжался вокруг крохотной, еле различимой точки и укрыл ее от всего — всего совершившегося и совершающегося с ним. А зачем укрыл — не знает и не должен знать, ибо как узнает, так произойдет последнее — непредставимое и неизмеренное, необратимое и неисправимое.

Его положили в общую палату — других здесь не было. Надолго в палате затихли разговоры.

…Что-то произошло, если видит Чугунов: не то река играет змеистыми лентами водорослей и с его поплавком, где на мели мелькают серебристыми искрами пескари, не то земли коснулось брюхо самолета — и бежит аппарат — не остановить, бежит — и не разобрать, что там в конце поля… И мешают — закрывают платком глаза, гасят свет. Ведь знают, что так нельзя. «Зажгите свет! Кто там балуется… Разжалуют — и всё… Не всех пускать можно… Он летает не хуже кузнечика… Опять, да!.. Но свет не гаси, не гаси, говорю… Если не я, то кто? Вот так. Теперь хорошо. Правым пеленгом… Чего вы не поете?..»

Медленно катился день. Врач звонил в область — объяснял, что лежит у него в больнице знаменитый летчик, просил принять меры.

Палата покорно внимала бреду ни на кого не похожего человека и непостигаемым его словам. С куриным бульончиком подступала легкая старушка — и отступала. Мимо больницы промчалась на машинах какая-то часть, оставив после себя медленно садящуюся пыль и предчувствие надвигающегося большого несчастья. Перед ужином палата оживилась, будто что-то веселое было в слухе о том, что местная МТС получила распоряжение начать эвакуацию.

По коридору зашлепала раздатчица с подносом, уставленным алюминиевыми мисками с кашей. Курильщики возвращались в палату после своего нетрудного, но уважаемого дела.

— Смотри-ка! — сказал один из них.

Все увидели: летчик поднялся на локтях и осмысленно, с зорким вниманием на всех смотрит. Проглотил слюну, с трудом, но отчетливо произнес, поворачивая голову и обводя всех глазами:

— До свидания, товарищи… До свидания, товарищи… До свидания, товарищи…

Пауль Кнок, ефрейтор 193-го пехотного полка 18-й дивизии, медицинской комиссией весной 1943 года переведенный из первой категории годности во вторую и с тех пор служивший не в войсках первой линии, а в штабе, где он, помимо других обязанностей, разносил по батальонным командным пунктам ежедневную почту, 17 октября 1943 года был убит. Винтовочная пуля попала ему в ключицу и, скользнув выше, перебила arteria carotis kommunis. Врачи считают, что в этом случае смерть наступает мгновенно.

Выстрел был произведен Иваном Петровичем Павловым, до войны работавшим слесарем на канатной фабрике им. 25-го Октября. Он недавно окончил краткосрочные снайперские курсы и вошел в снайперское отделение 316 стрелкового полка.

Фридрих Кох, дежурный пулеметчик, первый заметил тело однополчанина Пауля Кнока. О случившемся доложил командиру роты обер-лейтенанту Шеллингу. «Бедный Кнок!» — проговорил Шеллинг и попросил соединить его с батальонным командиром. Командира батальона около телефона не оказалось, сообщение принял связист, который, не опуская трубки, перезвонил дежурному офицеру штаба полка. «Бедный Кнок!» — сказал дежурный, в обязанности которого, кстати, входило составление отчетов о понесенных потерях, подготовка бумаг, связанных с отчислением из личного состава полка, и отправка вещей и документов родственникам убитого.

«Вы уверены, что это русский снайпер?» — спросил он. «Одиночный выстрел», — сказал связист, понимая, что никаких других дополнений в этом случае не требуется. Офицер поблагодарил и доложил о происшедшем майору Ратнеру, управлявшему артиллерийским огнем на участке полка. Ратнер взглянул на схему огня и отдал через Питера Гёте, своего телефониста, приказ трем батареям подготовиться к артиллерийскому налету на квадрат 17–14.

Иван Павлов не был уверен, что его пуля достигла цели. Несколько пулеметных очередей, которые последовали после выстрела, снайпера успокоили: его укрытие фрицы не засекли. Как рекомендовали бывалые снайперы, тотчас «залег на дно», даже не перезарядив винтовку.

Он знал — это было известно всему окопному населению, — что на каждый удачный выстрел снайпера фрицы отвечали карательным огневым налетом. И если налет вскоре последует, значит, выстрелив в серое пятно, мелькнувшее в перекрестье прицела, он не промахнулся.

Павлов перевернулся на спину, расслабил глазные мышцы — так советовали делать в снайперской школе — и стал жевать хлеб, смотря в серое пасмурное небо.

К 9.30 батареи доложили майору Ратнеру о готовности к ведению огня по квадрату 17–14. Командиру полка полковнику Хохдоферу уже доложили, что будет произведен артналет в ответ на активность снайперов. Он отвлекся от книги, которую читал, кивнул и спросил, кто убит. «Ефрейтор Кнок», — получил он ответ. «Бедный Кнок!» — сказал полковник и взглянул на часы.

Рядовой Пахомов слышал выстрел из снайперского окопчика, выдвинутого в сторону противника метров на 25. «Павлов стрелял», — сказал он сержанту Иванову, направлявшемуся пить чай к старшине — своему земляку из Курска. Иванов взглянул в сторону немецких траншей и скрылся за поворотом окопа.

В 9.45 вторая, третья и четвертая батареи произвели первый залп. Из двенадцати выпущенных 88-мм снарядов десять взорвались между окопами, один угодил в бомбовую воронку, оставшуюся с весны прошлого года, — там был устроен ротный сортир, двенадцатый — ударил в бруствер, за которым находился рядовой Пахомов, но не взорвался.