Array Чалам - Ночью на вокзале: сборник рассказов

— Я — шофер.

— Что?

— Правлю такой повозкой с мотором — автомобиль называется.

— Правда?

— Ну да.

— А денег много зарабатываешь?

— Хорошо зарабатываю, хватит нам с тобой.

Лакшми счастливо улыбалась.

— Буду тебя по городу на автомобиле возить, — сказал Нараяна, прижимаясь к Лакшми, но она отодвинулась.

— А когда в город поедем?

Внезапно Нараяна увидел колечко на руке у девушки.

— Откуда у тебя это кольцо?

— Это мое… — пробормотала девушка.

— Неправда. Не обманывай меня!

— Мое, мое…

— Правду скажи… А то полицейские за тобой придут!

Лакшми все рассказала.

— Сумасшедшая, что же ты его на пальце носишь! Отдай мне, я завтра его переплавлю и продам, а деньги тебе принесу, — сурово сказал Нараяна.

— Я думала, красивую юбку куплю… — жалобно протянула Лакшми.

— Юбку? Куплю юбку. Конечно, нельзя тебе в город в такой одежде. Люди засмеют.

Лакшми неуверенно протянула ему кольцо.

— А ты на мне женишься?

— А как же, я ведь поклялся.

Лакшми кивнула, свято веря в нерушимость клятвы.

— А когда ты вернешься?

— Сегодня ночь где-нибудь переночуй, а наутро жди меня возле храма. Я все сделаю и приеду с деньгами. Сядем на поезд и поедем в Бомбей.

— Нет, не хочу.

— Почему?!

— А Сита в Мадрас уехала!

— К черту Мадрас! Бомбей тоже большой город, хороший.

Лакшми подумала.

— Завтра у храма?

— Да!

Лакшми кивнула. Фигура Нараяны скоро исчезла в сгущающихся сумерках. Лакшми побрела к храму. Голода она в своем смятении не чувствовала.

Шесть часов утра… Семь… Восемь… Поднялось солнце, стало жарко. Лакшми хотелось есть, но ей было приятно сидеть под смоковницей, глядя на окружающий простор, следя за полетом птицы над башенкой храма, вдыхая нежный запах каких-то цветов… Смутно вспоминалась мать, почудились хозяйские окрики Суббаи-гару.

Жрец Гаварая спросил, кто она и зачем здесь сидит. «Я иду в Боммай [10] Искаженное «Бомбей». , только вот передохну», — ответила она. Тревога закралась в душу. Нараяны не было. Неужели обманул? Сердце забилось от страха. Нет, нет, обязательно придет! Как он нежно на нее глядел! А шея в вырезе белой рубашки какая красивая! А как целует — крепко-крепко!

От канала шли женщины во влажных сари, с кувшинами на плечах. В храме началось богослужение. Лакшми поднялась, чтобы войти в храм, и увидела перед собой Суббаю-гару и полицейского. Лакшми рванулась в сторону.

— Стой, воровка! — крикнул полицейский и схватил ее за руку.

— Отдай кольцо! — сурово сказал Суббая-гару.

— Какое кольцо?.. — спросила Лакшми слабым голосом.

— Стукни ее как следует! — сказал Суббая-гару полицейскому. Тот огрел Лакшми дубинкой по спине.

— Где кольцо, говори!

— Не знаю, — прошептала Лакшми. Полицейский снова ударил ее, Лакшми закричала. Собрались люди. Одни издевательски смеялись, другие брезгливо отворачивались.

— А ну-ка, пошли в участок! — заявил полицейский.

Лакшми тоскливо смотрела на дорогу, надеясь увидеть Нараяну, но его не было. Она зарыдала и упала на землю. Полицейский и Суббая-гару подняли ее.

Два месяца Лакшми находилась в тюрьме, а о Нараяне ничего не было слышно. Скверная пища, сырая камера.

Она часто плакала, началась лихорадка. Снились страшные сны, будто едет она с Нараяной в «Баммай», на ходу поезда он выталкивает ее из вагона. Она с криком просыпалась.

Однажды ее окликнули: «Лакшми!» Она озиралась в темной камере, как совенок, — никого не было. «Лакшми, вот же я!» — И она увидела у решетки окна улыбающегося Нараяну.

— Это я, твой Нараяна, Лакшми!

— Как ты пришел сюда?

— Вчера меня взяли.

— За что?

— Я в мастерской по ремонту велосипедов работал. Понадобились деньги, колесо продал. Вот полицейские меня сюда и доставили, — смеясь, рассказывал Нараяна.

— Так тебе и надо, — с горечью сказала Лакшми.

— Подумаешь, велика важность: пятый раз сюда попадаю, девушка, — гордо заявил Нараяна. — А тебе спасибо, кольцо твое я за двадцать рупий продал, погулял вволю!

— Ах ты подлец! — закричала Лакшми.

— Не бранись, девушка!

— Несправедливо это, несправедливо! Отольются тебе мои слезы.

— Весь мир на несправедливости стоит, Лакшми. Ты ведь тоже кольцо украла. А я у тебя украл.

— Уходи, мерзавец!

— Куда я пойду? Отсидеть придется. Вот выйдем из тюрьмы, женюсь на тебе. В Бомбей поедем.

Лакшми даже задохнулась от гнева.

— А пока вот тебе поцелуй! — И Нараяна чмокнул губами.

Лакшми швырнула в окно кувшин, он разбился о решетку. На шум выскочил полицейский и увел Нараяну. Лакшми уронила голову на колени и горько заплакала. Ее рыданиям вторил издевательский смех Нараяны.

Венкатешварлу до часу дня слонялся по улицам, но нигде не смог достать ничего съестного. Голод, слабость и полуденный зной совсем доконали его. Он вошел в лавку и уже открыл было рот, чтобы попросить у хозяина хоть немного риса, но вместо этого спросил:

— Сколько стоит мешок?

Хозяин лавки недоверчиво оглядел Венкатешварлу, но все же ответил:

— Восемьдесят рупий.

— Вот как? — Венкатешварлу повернулся и вышел.

Он присел на ступеньках сатрама [11] Платформа с навесом, где отдыхают нищие и паломники. , с завистью глядя, как нищие варят себе рис. Венкатешварлу закрыл глаза. В детстве хоть мать утешала его. А теперь… Жена ругается, дети молча смотрят голодными глазами. Он страдал не столько от голода, сколько от сознания своей никчемности. Но у него не оставалось сил даже расплакаться. Слезы лишь изредка скатывались у него по щекам — так беззвучно умирает дождевой червяк, раздавленный грубым сапогом.

Венкатешварлу вытер глаза, встал, дошел до моста, прошел берегом канала и повернул назад. Он боялся возвращаться домой с пустыми руками. Уж лучше бы все они — и жена, и пятеро детей — умерли наконец с голоду. Тогда бы никто больше ничего не требовал от него, не смотрел бы с укором.

Но они были живы. Подстелив под себя край сари, жена лежала у двери на полу. Когда Венкатешварлу вошел, она приоткрыла глаза, устало взглянула на него и снова закрыла. «Уф, пронесло», — облегченно вздохнул Венкатешварлу.

Старшая дочь, Джая, сидела, прислонясь к стене, взгляд ее отрешенно блуждал по крышам соседних домов. Младший сын Венкатешварлу спал у нее на коленях; остальных детей не было видно. Тихонько, чтобы дочь не заметила его, Венкатешварлу проскользнул во двор. Он достал из колодца воды, умылся и присел под деревом.

Силы с каждой минутой покидали беднягу. Колодец, дерево, ворона, сидящая на дереве, — все закружилось у него перед глазами. «А вдруг это конец?» — испугался он. Мысль о смерти не раз приходила ему в голову, но умереть так внезапно, не успев ничего обдумать, казалось ему кощунственным. «Я кретин, чертов кретин… — в отчаянии говорил он себе. — Почему я не попросил этого лавочника? Может быть, он дал бы мне хоть горсточку риса. Почему я не смог попросить? Потому что я никчемный, ни на что не годный дурак. Нищие ведь как-то живут, ослы, вороны тоже еду себе находят. Один я не могу ничего».