Array Чалам - Ночью на вокзале: сборник рассказов

Когда я проснулся, уже темнело. Я быстро встал, вытряс пайпанче, накинул его на плечи и, спустившись вниз по ступенькам храма, вышел на улицу.

Повеяло прохладой — это с моря подул ветерок. Глядя на заходящее солнце, я подумал: «О всемогущее! Возвращайся поскорее!»

Я медленно направился к каналу. Лучи заходящего солнца отражались в воде, и гладкая поверхность ее напоминала ярко-красную фольгу. В ветвях дерева на берегу канала каркали вороны. Я вошел в воду, наклонился и увидел бородатое лицо! Я зашел поглубже и взбаламутил воду — отражение исчезло. Прохладная вода приятно ласкала тело.

Я вышел на берег, вытерся пайпанче и долго сидел, глядя вдаль. Когда я собрался уходить, уже совсем стемнело. Вокруг не было ни души, стояла полная тишина.

Я едва волочил ноги и вдруг на пороге винной лавки увидел Ганги. Она стояла, лениво потягиваясь. Узнав меня, хлопнула в ладоши и воскликнула:

— О господин брахман! Почему не заходишь?

Я нерешительно вошел в лавку. На Ганги было легкое белое сари. Поверх сари надета белая кофточка. Сквозь тонкую ткань просвечивала грудь.

Открывая в улыбке ровные белые зубы, она сказала:

— Ну что, выкупался и решил зайти? По тебе видно, что ты сегодня ничего не ел. У меня готов обед. Будешь есть? — спросила она.

Отрицательно качая головой, я пробормотал:

— Нет, не буду… Ты ешь сама… Я посижу немного…

— Не пойму, что это ты бормочешь… Ладно, посиди немного… Не бойся, посетители так поздно не заходят.

Ганги принесла тарелку с едой и начала есть. Я сидел и смотрел на нее.

Ганги, смеясь, сказала:

— Сколько раз ты отдавал мне свой рис! А у меня ничего не брал взамен. Нечаянно коснешься моей руки, так убегаешь, словно скорпион укусил. Послушай меня хоть сегодня… Ты голоден, я знаю. Здесь никого нет. Съешь один кусочек… Рыбу не хочешь — не надо. Ну отведай хоть подливки с луком… Вкусно…

Ее слова смутили меня. Ничего не ответив, я вышел, а вслед мне доносился звонкий смех Ганги.

На следующий день я пришел в дом, где должна была состояться пурнахути. Это было большое здание, на веранде — полно народу. Церемония уже началась. Перишастри читал молитвы. Хозяин дома опустил в сосуд с растительным маслом лист, затем со словом «сваха» бросил его в огонь.

Никто не обратил на меня никакого внимания. Я уселся на веранде, прислонившись к столбу. Рядом, изредка почесывая спину, сидел Вишванатха. Нарасимха повторял вслед за Перишастри молитву. Рамамурти и остальные молча сидели, прислонившись к стене.

Внезапно я увидел незнакомого смуглого человека с бородой, который находился рядом с ними. На вид ему можно было дать лет двадцать пять. На нем было розовое дхоти. Он сидел закрыв глаза.

Какое-то смутное подозрение закралось мне в душу. Стараясь отогнать его, я уставился в потолок.

Наконец церемония пурнахути закончилась. Начали раздавать подаяния. Вишванатха, Нарасимха, Рамамурти и другие складывали их в узелки.

— Рамешам… Скорей иди сюда… — крикнул Перишастри.

Незнакомец быстро встал и поспешил к Перишастри. Мои опасения оправдались. Вот он сел, опустив в тазик с водой ноги: должна была состояться падапракшалана [20] Омовение ног. .

Я не удержался и громко крикнул:

— Перишастри! Но ведь это несправедливо. Вы же всегда меня для этого звали…

Перишастри удивленно посмотрел на меня и оказал:

— Ты еще будешь мне объяснять, что справедливо, а что несправедливо… Ступай вон…

Я почувствовал, что бледнею. Не зная, что делать, я обратился к хозяину дома:

— О господин! Смилуйтесь надо мной! Почему он взял человека со стороны?

Хозяин недовольно посмотрел на Перишастри и спросил:

— В чем дело?

Перишастри перебил его:

— Не слушайте его, господин! Надо закончить падапракшалану, а то поздно будет…

Хозяин промолчал. Жена его взяла кувшин с водой и, помыв ноги Рамешама, брызнула несколько капель на свой лоб. Затем, как всегда, начались жертвоприношения. Рамешам получил рис, немного кунжута… одну рупию… Затем стали давать мрутьюнджаяданам. Внутри у меня все кипело. Я чувствовал свое бессилие и только и смог, что выкрикнуть:

— Разве это честно? Что я вам плохого сделал?

Но кричи, не кричи — делу не поможешь. Вот уже собраны рис, хлопок, железный гвоздь, рупия. Церемония мрутьюнджаяданам закончилась.

Я сел, прислонившись к столбу, подумал: «Ладно, что поделаешь… Хоть бы поесть дали…»

Рамешам аккуратно завязывал рис в узелок. Он, должно быть, видел, какой ненавистью и завистью горели мои глаза. Поэтому он старался не смотреть в мою сторону.

«И откуда ты только взялся на мою голову! — подумал я. — Неужели другого занятия не нашел, а ведь, похоже, грамотный».

Меж тем Перишастри заглянул на веранду и, увидев меня, заорал:

— Как! Ты еще здесь? А ну, убирайся отсюда!

Я еле выдавил из себя:

— Мне бы поесть хоть что-нибудь.

Он прямо взвился:

— Еще чего захотел! Немедленно убирайся!

— Но за что? Я ничего плохого вам не делал!

— Не пререкайся, ступай вон и чтобы я не видел тебя здесь больше!

Ища поддержки, я посмотрел на хозяина дома. Перехватив мой взгляд, Перишастри, обращаясь к нему, сказал:

— О господин! Вы должны слушать меня. У вас ведь нет опыта в подобных делах. Свяжешься с такими, так потом хлопот не оберешься.

Хозяин согласно кивнул головой и вошел в дом.

Вытряхнув пайпанче, я накинул его на плечи.

— Ах, так… Ты что же, Перишастри, считаешь, что, если ты лишил брахмана куска хлеба, это тебе сойдет? Берегись! Ты взял грех на душу, и ты, и твои дети за это поплатятся, — сказал я и вышел на улицу.

— Твое брахманство сгорело в тот миг, когда ты ночью переступил порог винной лавки… И ты еще смеешь о чем-то говорить! Пошел вон!.. — кричал мне вдогонку Перишастри.

Я вышел на дорогу, нагретую, как сковородка на горящей плите. Невыносимо палило солнце. Ветра не было. Желудок мой ныл от голода. Сворачивая, я вдруг почувствовал пронзительную боль: что-то острое впилось мне в подошву. Я одной рукой оперся о стену, другой вытащил из ступни старый, ржавый гвоздь; кровь брызнула фонтаном. Машинально зажав в руке гвоздь, хромая, я еле дошел до ступенек храма и рухнул на землю.

Вечером, проснувшись, я почувствовал, что тело мое горит как в огне.

Вспомнив, что возле станции есть аптека, я направился туда. Я еле волочил ноги, временами жгучая боль пронзала тело.

Я остановился на пороге аптеки и заглянул внутрь. В кресле за столом неподвижно, как статуя, сидел старик. Увидев меня, он даже не пошевелился.

Я поздоровался и сказал:

— О господин доктор! Я проколол ногу гвоздем. Старым, ржавым гвоздем…

Он задвигался в кресле и поправил очки в черной оправе, съехавшие на нос.