Джон Чивер - Скандал в семействе Уопшотов

Она попросила Бампса Триггера дать ей чего-нибудь выпить, и он принес стакан темного виски. Она испытывала глубокую тоску, томление по какому-то наполненному чувствами острову или полуострову, какой никогда ей и во сне не снился. Она словно кое-что знала об этом острове - он не был раем, но там было гораздо больше свободы и богатства чувств, и это преисполняло ее радостным возбуждением. Это было изумительное ощущение, что жизнь может быть значительно лучше, что действительность не ограничивается танцами у миссис Уишинг, что в мире но существует твердой границы между добром и злом, по им правит неограниченная власть ее желаний.

Потом она начала танцевать и танцевала до трех часов, когда ансамбль перестал играть. Настроение у нее изменилось, и вместо скуки она теперь испытывала безудержную жажду наслаждения. Ей не хотелось даже, чтобы праздник кончился, и она оставалась здесь до самого рассвета, после чего, вернувшись домой, уступила желаниям Мозеса. Мозес всегда был полон желания. Он был полон желания в сараях для лодок и в рассохшихся челноках, на песчаных пляжах и мшистых берегах, в мотелях, отелях, меблированных комнатах, на диванах и на кушетках. По ночам их дом оглашался его непроизвольными радостными выкриками, но, даже объятый всепожирающим пламенем страсти, он не забывал о строгих правилах приличия, и некоторые формы сексуальных отношений казались ему постыдными и отвратительными. При дневном свете (кроме суббот, воскресений и праздников) его понятия о приличиях отличались крайней суровостью. Он двинул бы по носу всякого, кто решился бы рассказать в присутствии женщин непристойный анекдот, а однажды отшлепал своего маленького сына за то, что тот чертыхнулся. Такие, как он, отцы семейства пробуждают сострадание к холостякам. Каждую ночь он обхаживал Мелису, каждую ночь он залезал в постель с полным сознанием своих прав, между тем как у несчастного холостяка нет столь обеспеченных возможностей. Холостяк - странник в царстве любви - должен писать письма, тратить свой заработок на цветы и драгоценности, водить женщин в рестораны и театры и выслушивать от них бесконечные воспоминания о том, как Подло Поступала Со Мной Моя Сестра или как Умерла Однажды Ночью Кошка. Ему приходится напрягать свой ум и сноровку, чтобы добраться до женщины через невероятные лабиринты ее одежд. Ему приходится приноравливаться к географическим проблемам, капризам вкуса, ревности мужей, подозрительности прислуги - и все это ради нескольких часов, а то и нескольких минут краденого наслаждения. Он лишен радостей дружбы, в глазах полиции он подозрительный тип, и часто ему бывает трудно найти работу, а вот его женатому соседу, этому волосатому животному, мир всегда нежно улыбается. Зона вулканической страсти, соединявшая Мозеса и Мелису, была огромна, но только она одна их и соединяла. Почти во всем остальном они расходились. Они пили разные сорта виски, читали разные книги и газеты. За пределами таинственного круга любви они казались друг другу почти чужими; однажды, бросив взгляд на Мелису, сидевшую на другом конце длинного обеденного стола, Мозес спросил себя, кто эта хорошенькая светловолосая женщина. Но неистовость Мозеса, его всегдашняя готовность к любви не были вполне самопроизвольны; Мелиса поняла это как-то утром, когда открыла ящик стола в прихожей и обнаружила там пачки сколотых скрепками записок, подобранных за месяц или полтора и озаглавленных "Расходы на выпивку". Записи гласили: "12-го, полдень: 3 мартини. 3:20: 1 тонизирующее. 5:36-6:40: 3 виски в поезде, 4 виски перед обедом, 1 пинта мозельвейна, 2 виски потом". Записи за разные дни почти не отличались одна от другой. Мелиса положила их обратно в ящик. Это тоже следовало забыть.

6

Может показаться невероятным, но Гонора Уопшот никогда не платила подоходного налога. Судья Бизли, который формально ведал ее делами, предполагал, что ей известны налоговые законы, но ни разу не заговаривал с ней на эту тему. Легкомыслие Гоноры, ее преступная небрежность объяснялись, вероятно, ее возрастом. Возможно, она чувствовала себя слишком старой, чтобы начинать что-то новое - например, платить налоги, или же думала, что умрет, прежде чем власти спохватятся. Время от времени мысль о том, что она нарушает закон, мелькала в ее голове, и она испытывала мимолетные угрызения совести; впрочем, ей представлялось, что одна из привилегий старости - это почти полная безответственность. Во всяком случае, налога она никогда не платила, и в результате однажды вечером человек по имени Норман Джонсон сошел с того самого поезда, который привез Каверли в Сент-Ботолфс в тот вечер, когда он увидел призрак своего отца.

Мистер Джоуит по одежде принял Джонсона за торговца и направил его в "Вайадакт-хаус". Мейбл Маултон, управлявшая гостиницей с тех пор, как ее отца разбил паралич, провела Джонсона наверх, в одну из задних комнат второго этажа.

- Комната не слишком хорошая, - пояснила она, - но все остальные заняты.

Она ушла, предоставив ему в одиночестве осматриваться на новом месте. Из единственного окна виднелась фабрика столового серебра по ту сторону реки. В углу комнаты стоял кувшин и таз для умывания. Под кроватью Джонсон увидел ночной горшок. Эти примитивные приспособления повергли его в уныние. Вообразить только - пользоваться ночным горшком в то время, когда люди уже исследуют космос! А что, астронавты пользуются ночными горшками? А шоферы? Чем они пользуются? Он перестал думать об этом и принюхался к воздуху в комнате, но гостиница была очень старая и к ее запахам следовало относиться снисходительно. Джонсон оба свои костюма - тот, что был на нем, и тот, что лежал в чемодане, - повесил в стенной шкаф. Целая коллекция металлических вешалок, висевших в шкафу, звенела еще добрых полчаса после того, как он до них дотронулся. Эта призрачная музыка начала его раздражать, но затем в комнату хлынула царившая в доме тишина. Над головой послышались шаги. Мужские? Женские? Каблуки Стучали резко, но поступь была тяжелая, и он решил, что это мужчина. Но что он там делал? Сначала незнакомец прошел от окна к стенному шкафу; затем от стенного шкафа к кровати. Затем от кровати к умывальнику, а от умывальника опять к окну. Шаги были проворные, быстрые и энергичные, но каков был смысл этих хождений? Может, он упаковывал вещи, или одевался, или брился, или же, как случалось с самим Джонсоном, просто бесцельно кружил по комнате, стараясь вспомнить, что он позабыл.

Джонсон в одной рубашке и кальсонах сидел на краю кровати. (Кальсоны у него были из набивной ткани с изображением карт и игральных костей.) Он откупорил бутылку хереса, налил полный стакан и немедленно выпил. В пестром и постоянно меняющемся потоке лиц, которые окружают нас, есть такие, что кажутся монетами одной чеканки - вид у них совершенно одинаковый и одинаковая ценность. Такие, как Джонсон, всегда были и всегда будут. У него было продолговатое лицо, к которому слово "зрелость" никак не подходило. Прожитое время было для Джонсона вереницей неожиданных потерь и тяжелых ударов, но в тусклом, неверном свете рубцы на ткани его эмоций были незаметны, и лицо его казалось серьезным, простым и непроницаемым. Можно три раза объехать вокруг света, развестись, вторично жениться, снова развестись, расстаться со своими детьми, нажить и истратить целое состояние, а потом, вернувшись "к началу своему", увидеть те же лица у тех же окон, покупать те же сигареты и газеты у того же старика киоскера, здороваться по утрам с тем же лифтером и прощаться вечерами с тем же гостиничным клерком, здороваться и прощаться со всеми, кого, как Джонсона, несчастье вогнало в жизнь, как гвозди в доски пола.