Джон Чивер - Скандал в семействе Уопшотов

Боль от удара, оглушившего мистера Фрили, привела его в сознание. Голова разламывалась. Он обнаружил, что привязан проволокой к столбу в каком-то подвале. Он дрожал от холода и увидел, что на нем ничего нет, кроме кальсон. Сначала ему показалось, что он сошел с ума, но жестокая боль в голове придавала всему случившемуся ужасающую живость и реальность. Мистер Фрили был крупный мужчина, тело его, как у многих мужчин среднего возраста, покрывали седоватые волосы. Проволока, которой он был привязан, глубоко врезалась в его мясистые плечи, и кисти рук занемели. Он заорал, призывая на помощь, но никто не откликнулся. Его обокрали и избили, и теперь он очутился, беспомощный, в ловушке, по-видимому, где-то под землей. От унижения - и от панического страха - голова его раскалывалась на части, он вздрагивал, а проволока еще больнее врезалась в кожу. Затем наверху послышались шаги и голоса, голоса хулиганов. Один за другим они спустились в подвал. Это были те же трое: вожак, за ним толстомордый и, наконец, худощавый, бледный, с длинными волосами.

- Цыпленочек, - сказал вожак, глядя на мистера Фрили.

- Что вам от меня надо? - спросил мистер Фрили. - Вы забрали у меня деньги. Это все из-за той девицы в средней школе?

- Я ничего не знаю ни о какой девице ни в какой школе, - сказал вожак. - Мне просто не нравится твоя физиономия, цыпленок, вот и все. В чем дело, цыпленок? Чего ты так трясешься? Боишься, что мы будем мучить тебя спичками и всем, что полагается? - Он чиркнул спичкой и поднес ее к коже мистера Фрили, но не обжег его. - Поглядите-ка на этого цыпленка. Цыпленок боится умереть. Вот потому-то мне и не нравится твоя физиономия, цыпленок. Бог ты мой, как он ревет!

Мистер Фрили взревел. Пол качнулся сперва налево, потом направо, и он снова потерял сознание. Затем он почувствовал прикосновение чьих-то рук. Его развязывали. Проволочные путы ослабевали, восстанавливалось нормальное кровообращение. Он чуть не упал, но кто-то подхватил его и поддержал. Это был бледный парень с длинными волосами. Он отвел мистера Фрили в угол, где валялось старое автомобильное сиденье, и мистер Фрили упал на него.

- Где остальные? - спросил он.

- Ушли, - ответил парень. - Они перепугались, когда вы упали в обморок.

- А вы?

- Я все время боялся.

- Что вам надо?

- Теперь ничего. Все так, как он сказал. Ему не нравится ваша физиономия. Хотите воды?

- Да.

Парень принес стакан воды и дал ему напиться.

- Я могу уйти?

- Идите, - ответил парень. - Ваш костюм наверху. Он никому не подошел. Гарри взял ваши часы. Я ничего не взял. Ну, пока.

Парень спокойным шагом вышел, и мистер Фрили услыхал, как он легко взбежал вверх по лестнице. Он ощупал рану на голове, потом ощупал руки и ноги. Все как будто было в порядке, и он, покачиваясь от слабости, стал подниматься по лестнице. Костюм лежал около двери; выйдя на улицу, он увидел, что его затащили в заброшенную придорожную закусочную на краю города.

Мистер Фрили пошел домой. Эмиль тоже, но шли они разными дорогами. Эмиль сократил путь, пройдя задними дворами на Тернер-стрит, и стал подниматься в гору. Зрелище было апокалиптическое. Светало, в опустевших домах плакали покинутые дети, а большая часть дверей стояла нараспашку, словно прозвучала труба архангела Гавриила. В верхнем конце Тернер-стрит Эмиль свернул на площадку для гольфа, взобрался на самую высокую стенку и сел, решив дождаться утра. Он чувствовал себя усталым, счастливым, веселым, освободившимся от ответственности и от еще более тяжкого бремени. Что-то случилось. Как у всех, кто читает газеты, в его сознании гнездился страх, что какой-нибудь пьяный капрал может испепелить нашу планету, а в другой части его сознания таилось страстное желание, чтобы люди его поколения жили мирной жизнью. Несмотря на свою молодость, он уже проникся мыслью о всеобщей неустойчивости. Казалось, временами он прислушивался к пульсу Земли, словно она была грустным ипохондриком, могучим и прекрасным, которого вместе с тем гложет неодолимое предчувствие внезапной и бессмысленной смерти. Теперь опасность как будто миновала, и Эмиля наполнила радость от того, что славные и мирные человеческие труды будут длиться вечно. Он не мог описать своих чувств, не мог описать зари, не мог описать даже гудков поезда, доносившихся издали, или формы дерева, под которым сидел. Он мог только смотреть и восхищаться, как огромная бочка ночи до самых краев наливалась ярким светом дня и как птицы пели на деревьях, подобно сонму ангелов, свистом подзывающих своих охотничьих собак.

По дороге Эмиль остановился у дома Мелисы и положил на ее лужайку золотое яйцо, дававшее право на поездку в Рим.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

28

Для старухи, которая родилась и выросла далеко от Рима, Гонора хорошо знала римские памятники по фотографиям, поэтому приезд в Рим был для нее чем-то вроде возвращения домой. Когда она была ребенком, у нее в спальне висело большое, в коричневых тонах, изображение гробницы Адриана. Перед сном, во время болезни или выздоровления после болезни она часто смотрела на эту гробницу, чья цилиндрическая форма и неистовый ангел занимали большое место в ее сновидениях. В дальнем конце коридора одну из стен украшала картина с изображением моста Сант-Анджело, а две большие фотографии императорского Форума кочевали из одной комнаты в другую, пока не очутились во владениях кухарки. Так что многое в Риме было Гоноре хорошо знакомо. Но что люди делают в Риме? Наносят визит папе. Гонора запросила американское туристическое бюро, каким образом это можно организовать. Из уважения к ее возрасту к ней отнеслись очень любезно и направили ее к священнику американского колледжа. Священник был учтив и отнесся к ее просьбе с пониманием. Аудиенцию можно устроить. Приглашение она получит за сутки до назначенного дня. На ней должны быть темное платье и шляпа, а если она хочет, чтобы папа благословил какие-нибудь медали, то он может порекомендовать магазин - он дал ей адрес, - где имеется прекрасный ассортимент религиозных медалей, продающихся со скидкой в двадцать процентов.

Аббат тактично пояснил, что его святейшество хотя и говорит по-английски, но понимает язык гораздо хуже, чем говорит, и что, если он забудет благословить ее медали, она может считать, что он благословил их своим присутствием. Гонора, конечно, никаких медалей не признавала, но у нее было множество друзей, для которых медаль с папским благословением представляла бы большую ценность, и она купила целый набор. Однажды вечером, когда она вернулась к себе в pensions [пансион (итал.)], ей вручили пригласительный билет из Ватикана, в котором ее извещали, что аудиенция назначена на завтра в десять часов утра. Она встала пораньше и тщательно оделась. Она взяла такси до Ватикана, где какой-то господин в безукоризненном смокинга осведомился о ее фамилии и попросил приглашение. Ее фамилию он произносил как "Уомшанг". Он вежливо попросил ее снять перчатки. По-английски этот господин говорил с сильным акцентом, и Гонора его не поняла. Понадобилось долгое объяснение, чтобы она уразумела, что в присутствии его святейшества перчаток не носят. Потом он повел ее вверх по лестнице. Гоноре пришлось дважды остановиться, чтобы перевести дух и дать отдых ногам. В приемной они прождали полчаса. Был уже двенадцатый час, когда второй придворный распахнул двустворчатую дверь и ввел Гонору в огромный salone [зал (итал.)], где она увидела его святейшество, стоявшего у своего трона. Она поцеловала его перстень и села в кресло, предложенное ей вторым придворным. Он, как отметила Гонора, держал в руках поднос, на котором лежало несколько чеков. Раньше ей не пришло в голову, что во время аудиенции от нее будут ждать пожертвований в пользу церкви, и она положила на поднос всего лишь несколько лир. Она не робела, но у нее было такое ощущение, будто рядом с ней сама святость, олицетворение великолепно организованной власти, и она смотрела на лапу с неподдельным благоговением.