Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Отправляйтесь к Молинауэру, – посоветовал Стробик Стинеру вскоре после того, как тот встретился с Каупервудом. – Расскажите ему обо всем. Он посадил вас на эту должность. Он продвинул вашу кандидатуру. Объясните ему, как обстоят ваши дела, и спросите, что нужно сделать. Возможно, он подскажет вам. Предложите ему ваши активы; вам так или иначе придется это сделать. Сами вы не сможете выкарабкаться. Как бы вы ни поступили, не давайте Каупервуду ни одного проклятого доллара. Он затянул вас так глубоко, что теперь у вас мало надежды на спасение. Спросите Молинауэра, не поможет ли он заставить Каупервуда вернуть деньги в казну. Он может надавить на этого парня.

Разговор еще некоторое время продолжался в том же духе, а потом Стинер со всех ног поспешил в контору Молинауэра. Он был так испуган, что едва дышал, и был готов упасть на колени перед надменным американским немцем, крупным финансистом и политиком. О, если бы мистер Молинауэр помог ему! Если бы его вытащили из этой передряги, чтобы он не попал в тюрьму!

– Боже мой, боже мой, боже мой, – снова и снова повторял он на ходу. – Что мне делать?

Позиция Генри Э. Молинауэра, финансового и политического воротилы, прошедшего суровую школу жизни, была именно такой, какую следует ожидать от подобных людей в сложных, рискованных обстоятельствах.

Памятуя о словах Батлера, он размышлял, какую выгоду для себя он может извлечь в этой ситуации. По возможности, он хотел получить в управление любые трамвайные акции Стинера, никак не скомпрометировав себя. Эти акции было нетрудно перевести на подставное лицо через биржевых брокеров Молинауэра, а затем на собственный баланс. Сегодня днем придется прижать Стинера; что же касается его полумиллионной задолженности перед казначейством, то Молинауэр не видел, что можно с этим поделать. Если Каупервуд не возместит недостачу, город понесет убытки, но скандал нужно приглушить до выборов. Если разные партийные шишки не проявят больше великодушия, чем ожидает Молинауэр, то Стинеру предстоят разоблачение, арест, судебный процесс, конфискация имущества и, вероятно, тюремный срок, хотя последнее наказание могло быть смягчено губернатором после того, как улягутся общественные страсти. Мысль о возможном преступном соучастии Каупервуда вообще не беспокоила его. Сто к одному, что он не виновен. Такой хитроумный человек способен позаботиться о своих интересах. Но если есть какая-то возможность возложить вину на Каупервуда и очистить от подозрений городского казначея и мелких политиков, он не будет возражать против этого. Сначала он хотел выслушать подробную историю Стинера о его отношениях со своим представителем на бирже. Заодно и выжать из Стинера то, что у него еще оставалось.

Оказавшись перед Молинауэром, взволнованный казначей тут же рухнул на стул. Он совершенно выдохся. От его самообладания не осталось и следа, мужество испарилось.

– Итак, мистер Стинер? – внушительным тоном осведомился Молинауэр, делая вид, что не знает о причине визита.

– Я пришел посоветоваться по поводу моих ссуд для мистера Каупервуда.

– Ну и что там такое?

– Он должен мне пятьсот тысяч долларов… вернее, городскому казначейству. Насколько я понимаю, он близок к банкротству и не может вернуть долг.

– Кто вам это сказал?

– Мистер Сенгстэк, и я еще раз встретился с мистером Каупервудом. Он говорит, что ему нужны еще деньги, иначе он разорится, и хочет занять у меня триста тысяч долларов. Он говорит, что ему крайне необходимы эти деньги.

– Вот как! – значительно произнес Молинауэр, изображая изумление, которого на самом деле не испытывал. – Разумеется, вы не станете этого делать. Вы и так уже увязли в его махинациях. Если он захочет узнать причину, отправьте его ко мне. Не давайте ему ни доллара. Если вы это сделаете и дело дойдет до суда, ни один судья не сжалится над вами. Уже сейчас довольно трудно что-либо сделать для вас. Однако если вы больше не будете давать ему денег, посмотрим. Не могу сказать, получится ли это. Но в любом случае из городской казны больше нельзя давать ни цента на поддержку этого сомнительного бизнеса. Ситуация и без того слишком тяжелая. – Он предостерегающе взглянул на Стинера. Тот был потрясен и унижен, но из-за намека на снисхождение, уловленного в словах Молинауэра, внезапно упал на колени и воздел руки в молитвенном жесте.

– О, мистер Молинауэр, – он запнулся и заплакал, – я ведь не хотел ничего плохого. Стробик и Уайкрофт говорили мне, что это нормально. Это же вы направили меня к Каупервуду по поводу городского займа. Я делал лишь то, что и остальные. Мистер Боуд занимался этим точно так же, как и я. Он вел дела с «Тай и Кº». У меня жена и четверо детей, мистер Молинауэр. Моему младшему мальчику только семь лет. Подумайте о них, мистер Молинауэр! Подумайте, что мой арест будет означать для них! Я не хочу в тюрьму. Я не думал, что занимаюсь чем-то нехорошим, правда, не думал! Я отдам все, что у меня есть. Можете получить все мои акции, дома и участки – все что угодно, только помогите. Вы не позволите им посадить меня за решетку, правда?

Его толстые побелевшие губы нервно тряслись, и крупные горячие слезы катились по его недавно бледным, но теперь раскрасневшимся щекам. Он представлял собой почти неправдоподобное зрелище, однако исполненное искренности и человечности. О, если бы только финансовые и политические титаны этого мира однажды могли раскрыть подробности своей жизни!

Молинауэр невозмутимо и задумчиво смотрел на него. Ему часто приходилось видеть слабых людей, не более бесчестных, чем он сам, но лишенных его мужества и хитроумия, которые точно так же умоляли его – если не на коленях, то более сдержанно. Жизнь для него, как и для всякого человека с обширными знаниями и практическими навыками, представляла собой клубок необъяснимых противоречий. Что можно было поделать с так называемой моралью и нравственными принципами? Стинер воображал себя бесчестным человеком и считал Молинауэра образцом честности. Он раскаивался в грехах и обращался с мольбой к Молинауэру, словно видел перед собой безупречного и непорочного святого. Однако Молинауэр прекрасно понимал, что он просто более изворотлив, более дальновиден и расчетлив, но не менее бесчестен. Стинеру не хватало ума и силы воли, но не моральных принципов. Эта и было его главным преступлением. Были люди, верившие в некие заумные идеалы справедливости, в какие-то немыслимые правила поведения, бесконечно далекие от реальной жизни, но он ни разу не видел, как эти правила могли бы уберечь их от финансового краха (о моральной стороне дела речь не шла). Те, кто придерживался этих роковых идеалов, никогда не становились здравомыслящими или влиятельными людьми. Они неизменно оставались бедными, неприметными, жалкими мечтателями. Даже если бы он захотел, то не смог бы заставить Стинера понять это, но он и не собирался этого делать. Жаль, что дела обернулись так плохо для жены Стинера и его маленьких детей. Без сомнения, она упорно трудилась, как и сам Стинер, чтобы пробиться, чего-то достичь, а не оставаться жалкой нищенкой. А теперь это бедствие – этот пожар в Чикаго – станет причиной их несчастья. Что за любопытная штука жизнь! Если что и заставляло его усомниться в существовании милосердного и всевластного Провидения, это были громы и молнии с ясного неба – финансовые, политические, какие угодно, – которые так часто приводили к разорению и крушению надежд для множества людей.