Теодор Драйзер - Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе [сборник litres]

– Я сказала: «Какой позор! Это неправда!» Но мой тон был неубедительным; сердце стучало, как молот. Я боялась, что он может о чем-то догадаться по выражению моего лица. Я с трудом переводила дух.

– Твой отец – умный человек, – заметил Каупервуд. – Он кое-что знает о жизни. Теперь ты видишь, в какое трудное положение мы попали. Впрочем, хорошо, что он решил показать тебе письмо, а не стал тайком следить за домом. Сейчас он ничего не может доказать. Но он знает. Тебе не удалось обмануть его.

– Откуда тебе известно, что он знает?

– Вчера я встретился с ним.

– Он говорил с тобой об этом?

– Нет, но я видел его лицо. Он просто смотрел на меня.

– Милый! Мне так жаль его!

– Знаю, что ты его жалеешь. Я тоже, но теперь ничего нельзя поделать. Нам следовало подумать об этом с самого начала.

– Но я так люблю тебя. Ох, дорогой, теперь он никогда не простит меня. Он тоже любит меня. Я ни в чем не признаюсь. О господи!

Она уперлась ладонями ему в грудь и безутешно посмотрела на него. Ее веки и губы дрожали. Она жалела своего отца, себя и Каупервуда. Через нее он ощущал силу родительской любви Батлера, ярость и опасность его гнева. Он видел, как много нитей его жизни сходится в одно целое, приближаясь к драматическому завершению.

– Не унывай, – отозвался он. – Все равно ничего не поделаешь. Где моя сильная, решительная Эйлин? Разве ты не собиралась быть храброй? Сейчас мне нужно, чтобы ты была такой.

– Правда?

– Да.

– У тебя неприятности?

– Думаю, дорогая, что мне предстоит банкротство.

– О, нет!

– Да, милая. Я нахожусь в конце пути и сейчас не вижу иного выхода. Недавно я послал за моим отцом и юристом. Ты не должна оставаться здесь, любимая. Твой отец может прийти в любую минуту. Нам нужно где-то встретиться завтра, скажем, завтра днем. Ты помнишь Индиан-Рок на Уиссахиконе?

– Да.

– Сможешь быть там в четыре часа дня?

– Да.

– Смотри, чтобы никто не проследил за тобой. Если я не появлюсь до половины пятого, не жди меня. Это будет значить, что я заподозрил слежку. Но если мы все хорошо устроим, то этого не случится. А теперь тебе надо бежать, дорогая. Мы больше не можем пользоваться домом на Десятой улице; я присмотрю какоенибудь другое место.

– Ох, милый, мне так жаль!

– Разве ты не собиралась быть сильной и храброй? Мне нужно видеть тебя такой.

Впервые за все время отношений с ней он испытывал легкую грусть.

– Да, да, дорогой, – ответила она и крепко обняла его. – Ты можешь полагаться на меня! Ох, Фрэнк, я так люблю тебя! И мне так жаль. Надеюсь, ты не разоришься, но для нас с тобой это не имеет значения, правда, милый? Мы все равно будем любить друг друга. Я сделаю для тебя все что угодно! Все, что ты скажешь. Ты можешь мне доверять: они ничего не узнают от меня.

Она смотрела на его неподвижное, бледное лицо, и ее сердце внезапно преисполнилось твердой решимости бороться за него. Ее любовь была незаконной и постыдной, но это была отважная любовь изгоя, отвергнутого обществом.

– Я люблю, люблю тебя! Я люблю тебя, Фрэнк! – восклицала она. Он освободился из ее рук.

– Беги, дорогая. Встретимся завтра, в четыре часа. Не подведи меня и ни с кем не говори об этом. Что бы ты ни делала, ни в чем не признавайся.

– Не буду.

– И не беспокойся за меня. Со мной все будет в порядке.

Он едва успел поправить галстук и принять беспечную позу у окна, когда в кабинет торопливо вошел секретарь Стинера, бледный, взволнованный и явно расстроенный.

– Мистер Каупервуд! Помните тот чек, который я выписал вам вчера вечером? Мистер Стинер говорит, что это незаконно; я не должен был этого делать, и теперь он хочет привлечь меня к ответственности. Он говорит, что меня могут арестовать за соучастие в преступлении, что он уволит меня и отправит в тюрьму, если я не верну эти деньги. Ох, мистер Каупервуд, я еще так молод! Я только начал свою карьеру. Мне нужно содержать жену и маленького сына. Вы же не позволите ему так поступить со мной? Вы вернете мне этот чек, правда? Я не могу вернуться обратно без чека. Стинер говорит, что вы скоро разоритесь, что вы знали об этом и не имели никакого права требовать этот чек.

Каупервуд с интересом смотрел на него. Он был удивлен разнообразием и характером вестников грядущей катастрофы. Неприятности следуют одна за другой в быстрой последовательности. Стинер не имел права обвинять своего помощника. Сделка не была незаконной. Похоже, городской казначей окончательно потерял голову. Да, Каупервуд получил распоряжение больше не продавать и не покупать сертификаты городского займа, но это произошло уже после утренней покупки. Стинер стращал своего бедного подчиненного, – более достойного человека, чем он сам, – чтобы вернуть чек на шестьдесят тысяч долларов. Что за мелочный слизняк! Как кто-то справедливо заметил, невозможно измерить, до какой низости может опуститься уязвленная глупость.

– Возвращайтесь к мистеру Стинеру, Альберт, и передайте ему, что это невозможно. Сертификаты были приобретены до того, как пришло распоряжение из казначейства, и биржевые записи могут подтвердить это. В сделке не было ничего незаконного. Я имел право получить этот чек либо истребовать его в судебном порядке. Ваш начальник потерял разум, и я пока что не обанкротился. Вам не угрожает никакое судебное преследование; в противном случае я помогу защитить вас. Я не могу отдать вам чек, потому что его у меня нет, а если бы и был, то я бы не отдал. Тогда я позволил бы дураку одурачить себя. Мне правда жаль, но я ничего не могу сделать для вас.

– Ох, мистер Каупервуд! – В глазах Стайерса стояли слезы. – Он уволит меня! Он конфискует мои залоги! Я окажусь на улице, а кроме моей зарплаты у меня нет почти ничего!

Он заламывал руки, но Каупервуд грустно покачал головой.

– Все не так плохо, как вы думаете, Альберт. Он не сделает того, о чем говорит. Он просто не может этого сделать: это несправедливо и незаконно. Вы можете подать на него в суд и вернуть вашу зарплату. Я помогу вам, насколько это будет в моих силах. Но я не могу отдать вам чек на шестьдесят тысяч долларов, поскольку у меня его нет. Я при всем желании не смог бы этого сделать. Мне уплатили за ценные бумаги, которые я выкупил на бирже. Сейчас их здесь нет. Они в амортизационном фонде… или скоро будут там.

Он мгновенно пожалел о последних словах. Это была оговорка, одна из немногих, которые он когда-либо делал, слетевшая с языка под давлением обстоятельств. Стайерс продолжал умолять, но все было бесполезно. Наконец он ушел – полный страха, совершенно подавленный. В его глазах блестели слезы. Каупервуду было очень жаль клерка, но тут объявили о прибытии его отца.

Каупервуд-старший выглядел уставшим. Они с Фрэнком долго беседовали вчера вечером, разговор затянулся чуть ли не до утра, но ничем не закончился.