Валерий Алексеев - Игры на асфальте

— Послушай, — сказал он без всяких обиняков, — что у вас там, в Москве, происходит?

— Да ничего особенного, — дипломатично ответил я, — а что такое?

— «Что такое, что такое»! — передразнил меня Женька. — Ты звонишь Ритке, Ритка звонит бабке, бабка делает мне втык — ни за что ни про что, Ритка приезжает из Москвы смурная, к телефону требует ее не звать, и вот пожалуйста: опять ты. Не считай меня идиотом. Ты думаешь, я не понимаю, что все это не просто так?

Все-таки временами Женька бывал утомителен, как вулкан Кракатау. Я выждал паузу и сказал:

— Все это лежит далеко за пределами твоей компетенции. Ты мне вот что скажи: твоего тренера зовут Игорь? Игорь. Как его фамилия, знаешь? Не знаешь. А где он живет?

— Та откуда мне знать, — ошеломленный моим натиском, промямлил Женька. — Я ж тебе говорил: где-то там, на Юго-Западе. А чего тебе?..

— Подожди, — перебил его я. — Точнее не знаешь?

— Не знаю!

Женька начал закипать: он не привык, чтобы с ним разговаривали в таком тоне.

— Ладно, бог с тобой, — великодушно сказал я. — Ты про бабушкины бумаги ему говорил?

Минуту Женька молча соображал.

— А, вон ты куда! — проговорил он расслабленным и просветленным голосом. — Значит, все-таки нас грабанули?

— Меня смешит твой интеллект, — возразил я. — Так говорил про бумаги?

Этим самым повторным вопросом я себя выдал — и утратил инициативу. Теперь Женька наслаждался моим нетерпением.

— Про бумаги? — насмешливо переспросил он. — Про какие про бумаги?

Стиснув зубы, я ждал.

— Вот что, милай, — сказал мне Женька. — Выпей брому, скушай джему и жди меня во дворе. Через два часа я буду. Пойдем ко мне, там разберемся.

— К тебе мы не пойдем, — возразил я.

— Это почему?

— А потому что ты ключ посеял.

Это был удар ниже пояса, но Женька довольно быстро оправился.

— Подумаешь! — беспечно сказал он. — Я у Ритки возьму.

— Так она тебе и дала!

— Ну, у бабки!

На эту реплику я ничего не ответил. Женька долго молчал и сопел в трубку, собираясь с мыслями.

— В общем, так, — сказал наконец я. — Ты мне говоришь, какие баки ты заливал криво… в смысле — своему Игорю, а я тебе говорю, где мы с тобой через два часа встретимся. Нет — не надо, обойдусь без тебя.

— Ты ж его не знаешь, — пробормотал Женька. — И в глаза никогда не видал.

Этого мне было и нужно. Я быстренько, без запинки, как стихотворение, повторил свой словесный портрет Кривоносого и не без издевки спросил:

— Ну как, похож?

— Так, вчерне, — нехотя признал Женька. — Ну, давай, говори, где встретимся. Можно часа через полтора…

— Нет, сначала ты! — остановил его я. — Сначала ты скажи: про бумаги был разговор?

— Ну, допустим, был, — буркнул Женька. — А что это меняет?

— Приврал небось? В смысле — присвистнул?

— Да так, самую малость! — Женька хохотнул. — Пушкина туда напихал, Вольтера, Паскаля, Ферма… всего понемногу.

О Паскале и о Ферма я слышал впервые в жизни, и как-то не вязались эти изысканные имена с дураковатой внешностью Кривоносого.

— Молодец! — сказал я. — Ладно, приезжай. Жду тебя на «Маяковке», в конце зала, где нету выхода.

— А почему на «Маяковке»? — спросил Женька.

— Так надо.

Я вовсе не собирался ехать на станцию метро «Маяковская», делать мне там было решительно нечего. Но мне нужно было, во-первых, нейтрализовать Женьку, чтобы он, занятый дорогой, не предпринял каких-либо самостоятельных шагов, а во-вторых, должен же был я хоть как-то отплатить ему за «ранний интерес к женщинам». Пусть подождет.

Мы назначили точное время, сверили часы (он — свои, я — «телецентровские») и по-деловому распрощались.

В отделе кадров МГУ со мною вначале разговаривали очень сухо. Дать телефон отказались, адрес тоже (я думаю, не надо объяснять, что мне нужен был телефон или адрес вдовы профессора Еремеева): должно быть, мой мальчишеский тенорок наводил их на мысль о назойливом абитуриенте.

— Какую ты школу окончил? — строго спросила женщина из отдела кадров.

Я ответил в том смысле, что еще учусь.

— Ну, и зачем тебе нужен профессор Еремеев? — спросила она, заметно смягчившись. — Ты что, его знакомый, родственник?

На этот случай у меня была заготовлена легенда. Взволнованно и сбивчиво, слегка заикаясь (что мне вообще-то не было свойственно, но тут инстинкт подсказал, что связная речь вызывает впечатление подготовленности), я рассказал, что на дачу профессора Еремеева в поселке таком-то (тут я, естественно, не погрешил против истины) приехали родственники из Сыктывкара, а дверь на замке, а им сказано было, чтобы они ехали прямо на дачу, и московского адреса они не знают и вообще не знают Москвы, а мне все равно было ехать в город, а имя-отчество я впопыхах не спросил, а то бы через справочное бюро…

Про имя-отчество — это тоже была домашняя заготовка.

— А ты откуда звонишь? — спросила женщина.

— С вокзала, конечно, — быстро ответил я. — Люди же ждут.

Счастье мое: ей в голову не пришло, что родственники из Сыктывкара могли бы позвонить с любой соседней дачи.

— Тогда подожди, — сказала женщина, — я сейчас выясню.

И громко закричала:

— Тамара!

О чем они там совещались с Тамарой, не знаю, но в итоге стало ясно, что никакого профессора Еремеева в МГУ нет, и это огорчило не только меня, но и мою собеседницу.

— Ох, уж провинция-матушка, — сказала она. — Для них любой московский вуз — МГУ. А что он читает, твой Еремеев?

— Да он ничего не читает! — возразил я. — Он умер недавно.

— Ах, вот как, — сказала женщина. — Тогда подожди.

И снова закричала:

— Тамара!

По-видимому, без этой Тамары она не могла никак обойтись.

Минуту спустя трубку взяла сама Тамара. У этой женщины, как я и предположил, исходя из ее имени, был густой сочный голос, который в опере принято называть «меццо-сопрано».

— Откуда ты, мальчик? — спросила она.

Я повторил: из дачного поселка такого-то.

— А фамилия твоя?

Я не медля назвался: Ивашкевич.

— Так вот, Ивашкевич, — сказала Тамара, — профессор Еремеев работал не в МГУ, а совсем в другом институте. Наши ездили на похороны, записывай адрес вдовы: Еремеева Людмила Сергеевна… Да ты, наверно, спешишь, позвони ей домой.

И она продиктовала мне номер телефона. Я прочувствованно ее поблагодарил и тут же набрал номер Людмилы Сергеевны.

Звонкий молодой голос ответил мне почти сразу. Я едва успел перевести дух, а ведь надо было переключаться на новую версию: родственники из Сыктывкара здесь могли и не пройти.

— Это квартира профессора Еремеева?

После паузы:

— Да.

— Могу я поговорить с Людмилой Сергеевной?

— Я у телефона.

Это было для меня неожиданностью: мне всегда казалось, что у профессоров жены — профессорши, пожилые и очень медлительные.