Валерий Алексеев - Игры на асфальте

Так стоял я у окна, держа Максимку на руках, и смотрел сверху вниз на Тоню, а Максимка потихоньку сползал у меня с рук, сползал, пока не оказался на полу.

— Нет, гулять не хочу, — сказал он сурово. — Дома будем ждать папу. Ты мне лучше «Казахские сказки» почитай.

Я посмотрел на Макса с удивлением: вот ведь человек, все про папу расслышал, но не подал и виду. Характер! А насчет казахских сказок — это уж дудки, я казахскими сказками сыт по горло. Сам читать Максим ленится, но слушать любит, причем десятки раз одно и то же, без малейших отклонений: избави бог пропустить хоть абзац или даже переставить слово — он помнит все наизусть. Книги он осваивает полосами: месяц — только Перро ему подавай, каждый день Перро, пока не взвоешь. А потом Перро летит в дальний угол, и начинается Андерсен, только Андерсен — и никто больше. Сейчас у Максима идет казахская полоса. В первый раз я и сам читал эти сказки с интересом, мне нравилось выговаривать имена (разные там «Кудайберген» и «Жумагельды»), но после десятого раза стал потихоньку свихиваться, и теперь эта книжка запрятана так далеко, что Максиму ее нипочем не найти.

— А между прочим, скоро одиннадцать, — сказал я, делая вид, что мне все безразлично: сказки так сказки, гулять так гулять. — Сейчас Сидоров выйдет.

Сидоров для Максима — большой человек, Сидорову пять уже давно стукнуло. Кучерявый такой, голубоглазый, на девчонку похожий, с конопушками на носу и очень шкодливый, Максимкин «заклятый друг».

Но на Максимку мой намек не произвел впечатления. Максимка присел на корточки возле этажерки и стал озабоченно искать «Казахские сказки». Ищи, мой друг, ищи, жизнь коротка.

— А между прочим, — сказал через некоторое время Максим, повторяя мою загадочную интонацию, — между прочим, я с Сидоровым вчера подрался, а ты и не заметил. Он мне глаза засыпал, а я его за это песком накормил. И между прочим, бабушка Сидорова тоже дерется.

— Ну и скверно, — заметил я. — С кем же ты теперь играть будешь? Ведь Сидоров — твой друг?

— Друг, — ответил Максимка, вывалив на пол груду детских книжек.

— А разве можно друзей песком кормить?

— Можно. — Он поднял голову, посмотрел на меня подозрительно и спросил: — Ты зачем «Казахские сказки» спрятал?

Вот беда! Я выглянул в окно — и тут, на свое счастье, увидел, что в центре детской площадки стоит кудрявый Сидоров, похожий сверху на одуванчик, и, задрав голову, требовательно смотрит на наши окна. Завидев меня, он тоненько прокричал:

— А Максим когда выйдет?

— Не знаю! — крикнул я в ответ. — Я спрошу!

— Скажи ему, Сидорову, — буркнул Максимка, сидя на полу и продолжая копаться в своих книжках, — скажи ему, что я уже одеваюсь.

Бабушка Сидорова была женщина опасная: очень старая, очень толстая, если убегать от нее — не догонит, а если не убегать — то надо иметь в виду, что она ходит с клюкой. Здоровенная такая клюка, с набалдашником, из орехового, что ли, дерева, сучковатая, но оглаженная. Без помощи этой клюки бабушка Сидорова не могла ни сесть, ни подняться — настолько была толста, а ходила держа клюку под мышкой, как служащие держат папки с бумагами. Огреть человека клюкой ей ничего не стоило, и она это делала неоднократно, защищая своего кудряша, — хорошо хоть не набалдашником, а другим, более легким концом. Поэтому, спустившись во двор, я не отпустил Максимку к Сидорову, а пошел с ним сам. Мне уже не впервой было разбираться со взрослыми, и все бабушки и няни притерпелись ко мне и принимали почти за равного.

Оба сорванца, Макс и Сидоров, подошли друг к другу поближе, оставив между собой около метра пространства, и остановились, подбоченясь и не здороваясь.

— Ну, чего? — спросил Максим.

— Ничего, — ответил Сидоров.

Бабушка Сидорова сидела тут же, рядом, на низенькой детской скамейке. Зловещую клюку свою она держала между колен. Лицо у нее было широкое, бледное, равнодушное, но с зоркими быстрыми глазками. Я с ней поздоровался, конечно, она не удостоила меня ответом.

— Иди сюда, Максим, — сказала она.

Максим сделал вид, что не расслышал.

— Кузнецов! — грозно окликнула его старуха.

Максимка медленно повернулся и, не глядя ни на меня, ни на старуху, приблизился. Назначение клюки ему хорошо было известно.

— Драться будешь? — спросила старуха.

— Я не знаю, — с достоинством ответил Максим. — Если он будет, то и я буду. — И, подумав, прибавил: — Конечно.

Бабушка Сидорова гневно насупилась, пожевала губами. Максим ждал. Я решил вмешаться.

— Дети сами разберутся, Лина Петровна.

Бабушка Сидорова повернулась ко мне.

— А я и тебя, — проговорила она без всякой видимой связи, — я и тебя, если надо, огрею.

Я покачал головой.

— Нет, Анна Петровна. Нельзя!

— Можно! — мрачно сказала старуха (в точности как малый ребенок) и даже притопнула ногой, обутой в мягкую домашнюю тапку с помпонами. — Вас можно! Вы обои Кузнецовы распущенные! Матерь с вами не справилась — так я живо расправлюсь!

М-да, положение… Я поглядел в сторону Тониного подъезда. Кроме меня с бабушкой Сидорова да наших подопечных. Тоня была единственным живым существом во дворе. Незначительных малышей куда-то увели. Тоня уже не играла в классики, она сидела на подоконнике домоуправления не двигаясь и смотрела на нас.

— Ну, тогда мне и за вами придется смотреть, — сказал я и сел рядом со старухой на скамеечку. — Иди, Максим, играй. Только, пожалуйста, без происшествий.

Максим исподлобья взглянул на меня и вернулся к своему приятелю. Оба забрались на самый верх кучи песка — не в песочнице, разумеется, а за ее пределами, — и сразу же оттуда стали доноситься задиристые голоса: «Это мой город!», «Нет, мой!».

— «Придется смотреть»!.. — передразнивая меня, проворчала бабушка Сидорова. — Давно ли возгри утирать научился, а уже разговаривает. Поживи-ка с мое…

Я молчал. Бабушка лучше меня понимала, что, если я уведу Максима, ей придется несладко: Сидоров ее съест.

— Ладно, иди… — недовольно задвигавшись, сказала старуха. — Скучно мне от тебя. Я одна хочу посидеть. — Покосившись на меня, она добавила: — Небось не обижу.

И, неизвестно зачем, погрозила мне клюкой.

Если вы думаете, что, получив такую внушительную гарантию, я тут же помчался к домоуправлению беседовать с Тоней, вы глубоко ошибаетесь. Еще не изжиты были последствия раздельного обучения, когда девчонки учились в своих особых школах и были для нас все равно что существа из другой галактики; мы, пацаны, еще вспоминали добрые старые времена, когда в нашей школе не было ни одной писклявки. Окажись я с Тоней на необитаемом острове, мне бы не сразу пришло в голову подойти к ней и заговорить. Да и о чем говорить? В общие игры мы не играли («ручейки» и танцы под радиолу по вечерам — это для старших, нас оттуда не то чтобы выгоняли, но попросту игнорировали, давая понять, что без нас интересней), а предположить, что у нас с Тоней есть какие-то общие интересы — скажем, она тоже собирает марки, выпиливает лобзиком или увлекается химией, — предположить это мне показалось бы диким. Что там говорить: даже братья с сестрами, выходя во двор, тут же решительно расходились в разные стороны.