Питер Тейлор - Вызов в Мемфис

Но в эти моменты они не обменивались взглядами меж­ду собой. Какими бы ни были их чувства ко мне, они не имели отношения к их чувствам друг к другу и тем более к общей работе с финансами. Более того, казалось, что в конторе или в зале заседаний это совершенно другие люди. Мне кажется, пожалуй, в этом отношении неискренним был отец — он только следовал обычаям ради Льюиса. Но вот Льюис Шеклфорд, как показали дальнейшие события, на первое место всегда ставил бизнес. В зале заседаний никто бы не подумал, что они с отцом знакомы. К отцу выказывалось уважение, когда вставал вопрос правомерности какого-либо шага, — ведь официально он был советником по правовым делам, — но, не считая этого, они редко встречались взглядами за столом. Будучи явно самыми могущественными людьми в помещении, говорили они редко. Остальные участники временами могли перебивать друг друга или даже увлекаться перекрикиванием. Но отец и Льюис только улыбались чужим разногласиям — и ни разу не повысили голоса.

В Нэшвилл после смерти моего деда отец вернулся с полным пониманием, что посвятит все свои таланты и энергию «Шеклфорд и Ко». Фирма быстро переросла в инвестиционный банк и, разумеется, больше не оперировала исключительно муниципальными облигациями. Уже тогда «Шеклфорд и Ко» принадлежали контрольные пакеты в нескольких банках и страховых компаниях. Я знаю, что еще задолго до отъезда из Торнтона у отца был какой-то опосредованный контакт или дело с компанией и Льюисом Шеклфордом лично. Припоминаю, что однажды мистер Шеклфорд ужинал с нами в том старом доме в год, когда в верхней комнате умирал дед. И помню, какое невероятное удовольствие Льюис получал от окружающей атмосферы. Он с удовлетворением говорил, что здесь не надо шевелить и пальцем — столько вокруг слуг-негров. После трапезы, когда мужчины сидели и вели нескончаемые разговоры, в столовую вошла старая няня отца, заправлявшая на кухне, и стукнула его по макушке костяшками пальцев, приговаривая: «Меньше ртом мели да побольше в него закидывай!» Это привело мистера Шеклфорда в такой восторг, что он встал из-за стола и обнял няню.

Не знаю точно, по какому делу мистер Шеклфорд прибыл в Торнтон, но знаю, что это связано с продажей или покупкой облигаций, выпущенных «Дренажным районом Западного Теннесси и реки Форкд-Дир». И знаю, что эта организация была учреждена для создания осушительных каналов вдоль Форкд-Ривер и что эти каналы принесли округу Торн сотни акров сельскохозяйственных угодий. (У меня среди бумаг до сих пор лежат эти старые облигации — разумеется, они ничего не стоят, потому что по ним был объявлен дефолт всего несколько лет спустя после выпуска.)

Я помню, хотя в то время мне было всего пять, с каким оптимистичным настроем отец после смерти деда отправлялся в Нэшвилл с семьей в полном составе. Полагаю, я запомнил каждую деталь так отчетливо потому, что чувствовал важность этого дня. Мы отправились — как и во всех дальнейших переездах — на двух машинах: одну, разумеется, вел отец, вторую — наш черный слуга и шофер Мак. Как обычно, за нами следовали два больших фургона. Когда дед за год до смерти приказал отцу явиться в Торнтон, то настоял, чтобы отец сдал дом и привез с собой всю мебель, то есть мебель матери. Мой отец, насколько я мог судить, подчинялся своему отцу практически во всем, поэтому так и было сделано. А поскольку в доме деда лишняя мебель не требовалась, все вещи матери хранили в старой фермерской конторе и прочих кирпичных дворовых постройках, окружавших особняк. Теперь, после смерти деда, все это возвращалось в Нэшвилл, чтобы снова водвориться в доме на Франклин-Пайк. Этот дом — сравнительно скромное дощатое сооружение, хотя и с обширными сараями и денниками, — находился посреди поместья в двадцать акров, которое примыкало к большому участку с георгианским особняком Льюиса Шеклфорда. Поскольку ключ от нашего дома находился на хранении у Шеклфордов, мы по прибытии сперва должны были заехать к ним.

Мы выехали из Торнтона в восемь утра и рассчитывали прибыть к вечеру. Расстояние составляло приблизительно сто пятьдесят миль [21] Около двухсот пятидесяти километров. Прим. пер. . Но в девять вечера мы все еще были в девяти милях к западу от Нэшвилла в месте, которое раньше называлось Девятимильным холмом, и отец с Маком латали камеру колеса — девятый прокол за день. Мы, дети, были измучены и подавлены. Фургоны с отцовскими гардеробами и тяжеловесной викторианской мебелью матери давно нас обогнали и наверняка уже поджидали на дорожке дома. Но мать еще не пала духом и могла посмеяться из-за значения цифры девять. А отец, накачивая шину, в шутку шипел, чтобы казалось, будто из залатанной камеры снова выходит воздух. Таким он был весь день: ни разу не терял самообладания, ни разу не выходил из себя из-за детей. На дороге были длинные участки грунтовки, и после прошедшего ночью дождя появилась вязкая грязь. По меньшей мере два раза ему с Маком приходилось выходить и толкать машины через трясину, пока наша мать и жена Мака, Милдред, садились за руль и вели. Мы в машине иногда слышали — и видели через заднее окно, — как отец добродушно покрикивает и даже напевает «Ну-ка, взяли!», на пару с Маком вытаскивая нас из самых глубоких рытвин. Когда мы остановились на обед в городке Диксоне, отец с удовлетворением сказал, что однажды мы вспомним эту поездку как одно из самых великих путешествий в нашей жизни. Мы и наши потомки, говорил он, всегда будем помнить историческую миграцию семьи Карверов в Нэшвилл. Однажды потомки расставят вехи на месте каждого нашего прокола! А все время, пока он отвлекал нас, про себя думал — по крайней мере, это можно предположить, — о великом приключении, ожидавшем в Нэшвилле его самого.

Больше часа спустя после последнего прокола мы наконец пробрались через спящий Нэшвилл. Затем свернули с Франклин-Пайк на гравийную дорогу, ведущую к поместью Льюиса Шеклфорда. Когда мы подъезжали к особняку, в окнах не было ни единого огонька. Отец вылез из-за руля первой машины, поднялся по крутым ступенькам и шумно заколотил в дверь. «Тук-тук-тук! Не спите больше! — шутливо окликнул он. — Макбет зарезал сон [22] Цитата из одноименной пьесы Шекспира: Sleep no more! Macbeth does murder sleep в пер. М. Лозинского. Прим. ред . !» Он приехал всего лишь забрать ключ от нашего дома, но собирался как будто перебудить весь дом. Чего и добился. Мигом в полудюжине окон на высоком кирпичном фасаде загорелся свет. Мы услышали возбужденный мужской голос: «Карверы приехали!»

Наконец на потолке большой фронтальной галереи загорелся свет, и мистер Льюис Шеклфорд открыл тяжелую входную дверь. Он вышел на галерею, обнял отца и воскликнул нам всем: «Добро пожаловать, Карверы!» А потом в дверях появилась и миссис Шеклфорд, спустилась по широкому крыльцу встречать нас. И тут же за ней последовали пожилая дама — ее мать — и трое или четверо черных слуг, все с фонариками. Казалось, будто в темноте заплясали светлячки. Потом мать — с ее живым ощущением прошлого — говорила, что мы были похожи на путешественников в неизведанном Теннесси сотню лет назад, которых встречали у одинокой хижины переселенцы. Еще не успели мужчины спуститься к машинам, как миссис Шеклфорд начала уговаривать остаться у них. И мистер Шеклфорд поддержал ее, заявив, что слуги уже приготовили постели. Уже слишком поздно, говорила миссис Шеклфорд, чтобы открывать пустой дом и ставить кровати. Рабочие могут переночевать и дождаться с разгрузкой фургонов до утра. Она даже пошлет слугу сказать, чтобы сегодня они никого не ждали. Милдред и Мака теперь поручили слугам. Отдали указания о том, чтобы позаботились о двух собаках, кошке и канарейке. Помню, когда мы выходили из машины, миссис Шеклфорд обняла каждого ребенка, а мистер Шеклфорд официально пожимал нам руки. У наших родителей не было ни братьев, ни сестер, так что в этот значимый момент мы как будто впервые обрели дядю и тетю. Еще полдюжины лет эти отношения будут казаться важной частью жизни. Мы узн а ем их дом, их конюшни, их обширное поместье не хуже, чем свое. А теперь нас, полностью проснувшихся после такого тонизирующего приветствия, дядюшка Льюис и гостеприимная тетушка Мэри-Энн Шеклфорд препроводили по белому гравию дорожки в большой холл и оттуда — в столовую, на полуночную трапезу. А затем отправили наверх, в застеленные и ожидающие нас кровати.