Мопассан Де - Приятель Пасьянс

Ги ДЕ МАПАССАН

ПРИЯТЕЛЬ ПАСЬЯНС

- А что сталось с Лереми?

- Он капитан шестого драгунского полка.

- А Пенсон?

- Помощник префекта.

- А Раколле?

- Умер.

Мы припоминали еще и другие имена, возрождавшие в нашей памяти молодые лица под кепи с золотым галуном. Некоторых из наших товарищей мы встречали впоследствии бородатыми, плешивыми, женатыми, отцами нескольких детей, и эти встречи и перемены вызывали в нас содрогание, доказывая нам, что жизнь коротка, что все проходит, что все меняется.

Мой друг спросил:

- А Пасьянс, толстяк Пасьянс? Я чуть не взвыл:

- О-о, послушай-ка, что я тебе расскажу про него! Лет пять тому назад я был в инспекционной командировке в Лиможе. Сидя за столом перед большим кафе на Театральной площади я ждал обеденного времени и порядком скучал. Входили коммерсанты по двое, по трое, по четверо, выпить абсента или вермута, громко толковали о своих и чужих делах, дико хохотали или, понизив голос, сообщали друг другу важные и щекотливые новости.

Я думал: "Чем бы заняться после обеда?" И мне представился долгий вечер в этом провинциальном городке, медленная и унылая прогулка по незнакомым улицам, удручающая тоска, охватывающая одинокого путешественника, когда мимо него проходят люди, чуждые ему всем, решительно всем - провинциальным фасоном пиджака, шляпы и брюк, местными привычками и говором, - непреодолимая тоска, исходящая также от домов, от лавок, от странных экипажей, от повседневных, но непривычных звуков; мучительная тоска, которая заставляет вас ускорять шаг, словно вы заблудились в опасном месте, которая гнетет, внушает желание поскорей добраться до гостиницы. Но в номерах этой отвратительной гостиницы застоялось множество подозрительных запахов, постель вызывает чувство недоверия, а на дне умывального таза присох вместе с грязью чей-то волос, Я думал обо всем этом, глядя, как зажигают газ, и чувствуя, что тоска одиночества растет во мне с наступлением сумерек. Чем мне заняться после обеда? Я был один, совсем один, затерян среди чужих За соседний столик уселся толстый мужчина и крикнул громовым голосом:

- Гарсон, мою водку!

"Мою" прозвучало, как пушечный выстрел. Я тотчас понял, что все в жизни принадлежит этому человеку, именно ему, а не другому, что у него, черт возьми, свой нрав, свой аппетит, свои штаны, все свое - в точном, абсолютном и более полном, чем у кого бы то ни было, смысле слова. Затем он с удовольствием огляделся вокруг. Ему подали "его" водку, а он крикнул:

- Мою газету!

Я подумал: "Какая же газета может быть его газетой?" Название изобличит, конечно, его мнения, взгляды, принципы, предрассудки, наивные упования.

Ему принесли Тан. Я удивился. Почему Тан - газету серьезную, однообразную, доктринерскую, уравновешенную?

"Значит, это человек рассудительный, строгих нравов, с установившимися привычками - словом, истинный буржуа", - подумал я.

Он надел на нос золотые очки, уселся поудобнее и, прежде чем приняться за чтение, снова бросил взгляд на окружающих. Он заметил меня и принялся разглядывать так упорно, что мне стало не по себе Я уже хотел было спросить у него о причине такого внимания, как вдруг он закричал, не сходя с места:

- Черт побери, да ведь это же Гонтран Лардуа! Я ответил.

- Да, вы не ошиблись.

Он вскочил и бросился ко мне с распростертыми объятиями:

- Старина! Как поживаешь? - Я был очень смущен, я не узнавал его.

- Очень хорошо, благодарю вас.

Он расхохотался:

- Бьюсь об заклад, что ты меня не узнаешь!

- Да, не совсем... Однако.., мне кажется... Он хлопнул меня по плечу:

- Ну ничего, ничего! Я - Пасьянс, Робер Пасьянс, твой товарищ, твой однокашник.

Тут я узнал его. Да, Робер Пасьянс, мой школьный товарищ. Верно! Я пожал протянутую руку.

- А ты хорошо живешь?

- Я? Превосходно!

Его улыбка сияла торжеством.

Он спросил:

- Ты зачем сюда?

Я объяснил, что я податной инспектор и приехал сюда в командировку.

Он сказал, указывая на мой орден:

- Значит, преуспеваешь? Я ответил:

- Да, недурно. А ты?

- О, я живу великолепно!

- Чем занимаешься?

- Делами.

- Деньгу зашибаешь?

- И немалую. Я разбогател. Да приходи ко мне завтра, в полдень, на улицу Поющего петуха, дом семнадцать. Посмотришь, как я живу, а затем вместе позавтракаем.

Он замялся на мгновение, потом добавил:

- Ты все такой же славный малый, как прежде?

- Да.., надеюсь по крайней мере.

- Не женат, не правда ли?

- Не женат.

- Тем лучше. И по-прежнему любишь веселье и картошку?

Он начинал казаться мне удручающе пошлым. Тем не менее я ответил:

- Ну да.

- И хорошеньких девочек?

- Что касается этого, безусловно, да!

Он засмеялся добродушным, довольным смехом.

- Тем лучше, тем лучше. Помнишь наше первое похождение в Бордо, когда мы отправились ужинать в кабачок Рупи? Вот кутеж-то закатили!

Этот "кутеж" я хорошо помнил; воспоминание о нем меня развеселило. За этим случаем пришли на память многие другие; мы говорили:

- А помнишь, как мы заперли классного наставника в подвале дядюшки Латока?

Пасьянс хохотал, колотил кулаком по столу, поддакивал:

- Да, да, да... А помнишь, какую рожу скорчил учитель географии Марен, когда мы запустили петарду в карту полушарий, пока он разглагольствовал о вулканах?

Вдруг мне пришло в голову спросить:

- А ты-то женат? Он завопил:

- Женат, уж целых десять лет женат, дорогой мой, и у меня четверо детей, чудесные малыши! Но ты увидишь и ребят и мать.

Мы разговаривали громко; соседи оборачивались и с удивлением разглядывали нас.

Вдруг мой приятель вынул часы, хронометр величиною с тыкву, и вскричал:

- Черт побери! Очень досадно, а все-таки нужно расстаться; у меня дело.

Он встал, взял меня за руки, потряс их так, словно хотел оторвать, и сказал:

- Значит, завтра в двенадцать! Решено?

- Решено.

Утро я провел за работой у главного департаментского казначея. Он оставлял меня завтракать, но я ответил, что приглашен к товарищу. Ему тоже надо было куда-то пойти, и мы вышли вместе.

Я спросил у него:

- Не знаете ли, где улица Поющего петуха? Он ответил:

- Недалеко, минут пять отсюда. Мне не к спеху, я вас провожу.

И мы двинулись в путь.

Вскоре мы дошли до улицы, которую я искал. Улица была широкая, довольно красивая; за нею начинались поля. Я посмотрел на дома и сразу заметил № 17. Это был своего рода особняк, окруженный садом. Фасад, разукрашенный фресками в итальянском духе, показался мне аляповатым. Виднелись склоненные над урнами богини; прелести некоторых из них были прикрыты облачками, Два каменных амура поддерживали дощечку с номером дома.

Я сказал казначею:

- Мне сюда.

И протянул ему на прощание руку. Он сделал какое-то странное, порывистое движение, однако ничего не сказал и пожал мне руку.