Джеймс Джойс - Улисс (часть 1, 2)

Блум, бормоча невнятно, потупив взгляд, пытается засунуть свои свертки в карманы, и без того набитые, терпит неудачу, стоит, продолжая что-то бубнить.

Голос (резко). Польди!

Блум. Кто это? (Пригнувшись, неловко закрывается от удара.) К вашим услугам.

Он поднимает глаза. Мираж финиковых пальм, и прямо перед ним прекрасная женщина в костюме турчанки. Ее пышные округлости туго теснятся в алых шальварах и блузке, расшитой золотом. Широкий желтый кушак опоясывает ее стан. Белая чадра, лиловеющая в ночи, закрывает ее лицо, оставляя лишь черные большие глаза и волосы цвета воронова крыла.

Блум. Молли!

Мэрион. Ой ли? С этого дня, золотой мой, изволь говорить миссис Мэрион, когда ты ко мне обращаешься. (Насмешливо.) Наш бедненький муженек не застудил ли ножки, гуляя так долго?

Блум (переминаясь с ноги на ногу). Нет-нет. Совершенно ничуть.

Он дышит глубоко, возбужденно, глотая воздух, он спрашивает, надеется, вот тут для нее свиные ножки на ужин, ему надо столько ей высказать, извинения, желание, он словно весь в трансе. На лбу у нее блестящая монета, драгоценные кольца на пальцах ног. Лодыжки соединены тонкой цепочкой. Подле нее верблюд, на голове у которого красуется высокий тюрбан, на спине - седло с балдахином, откуда свисает шелковая лесенка с бесчисленным множеством ступенек. Он переступает на месте, беспокойно дергая крупом. Она сердито хлопает его по окорокам, и на ее запястьях звякают златозмейки звонкогневно. Ругает его по-мавритански.

Мэрион. Nebrakada! Femininum!

Верблюд, подняв переднюю ногу, срывает с дерева большой плод манго и протягивает госпоже, держа его своим раздвоенным копытом, моргая. Потом опускает голову и, посапывая, выгнув шею, неуклюже примеривается стать на колени. Блум сгибается и подставляет спину, как в чехарде.

Блум. Я бы мог вам... То есть как ваш меменеджер... Миссис Мэрион... если вы...

Мэрион. Так что уловил перемену? (Медленно ласкает пальцами свой стан, увешанный украшениями. В ее взгляде мягкая дружелюбная насмешка.) Эх, Польди-Мольди, чурка ты неотесанная! Тебе бы надо повидать жизнь. Повидать белый свет.

Блум. Я все время хотел вернуться за этим лосьоном, воск с померанцевым цветом. В четверг рано закрывается. Я завтра с утра, первым делом. (Хлопает себя по карманам.) Эта блуждающая почка. А!

Он показывает на юг, потом на восток. Восходит новенький, чистенький кусок лимонного мыла, источая свет и душистость.

Мыло.

Я и Блум, мы всех важней, всякий видит сам:

Придает он блеск земле, я же - небесам.

В диске солнцемыла появляется веснушчатая физиономия аптекаря Свени.

Свени. Три и пенни, будьте любезны.

Блум. Да-да. Это для моей супруги, миссис Мэрион. По особому рецепту.

Молли (ласково). Польди!

Блум. Чего изволите, сударыня?

Молли. Ti trema un poco il cuore? [Забилось ли сильней твое сердце? (итал.); вариация фразы из дуэта "Дай руку мне, красотка")]

Презрительно отворачивается и уходит, холеная и пухленькая, соблазнительно семеня, напевая дуэт из "Дон Жуана".

Блум. Но вы уверены с этим Voglio? Я в смысле произноше...

Бредет следом, за ним терьер, вынюхивая. Старая сводня берет его за рукав, поблескивают волоски на ее бородавке.

Сводня. Десять шиллингов, целка. Свежачок, не притрагивались. Пятнадцать. И никого там, один папаша ее, бухой в подкладку.

Показывает рукой. В приотворенных дверях своей темной каморки стоит Брайди Келли, робкая, забрызганная дождем.

Брайди. Хэтч-стрит. Может, у вас есть настроение?

Слабо ойкнув, взмахнув шалью, словно летучая мышь крыльями, она убегает. Дюжий детина гонится за ней большими сапошажищами. Спотыкается о ступеньки, встает и исчезает во мраке. Доносятся слабые смешки, потом затихают.

Сводня (ее волчьи глаза горят). Ишь, как ему приспичило. Ты слушай, в шикарном заведении ты девушку не найдешь. А тут за десять. Да не телись час, гляди в штатском засекут. А эта, из шестьдесят седьмого, сучка.

Герти Макдауэлл хромает к нему, строя нежные глазки. С жеманными ужимками вынимает из-за спины и показывает ему, скромно потупясь, запятнанное кровью белье.

Герти. Все мое достояние земное тебе я вверяю дабы ты. (Понизив голос.) Вы это сделали. Ах, я ненавижу вас.

Блум. Я? Когда? Это вам приснилось. Я вас первый раз вижу.

Сводня. А ну, отойди от джентльмена, ты, аферистка. Пишет обманные письма джентльмену. Ходит на панель, пристает к мужчинам. Твоей матери давно пора выдрать тебя как следует, шлюха ты эдакая.

Герти (Блуму). Вы подглядели все секреты у меня в нижнем ящичке. (Гладит его рукав, хнычет.) Несчастный женатик! Я тебя люблю за то, что ты мне так сделал.

Она уходит, ступая боком, прихрамывая. Посреди мостовой стоит миссис Брин в мужском фризовом пальто с большими накладными карманами. Ее глаза широко раскрыты, во взгляде бездна лукавства, улыбка обнажает все ее травоядные козьи зубы.

Миссис Брин. Мистер...

Блум (солидно откашлявшись). Сударыня, мы имели удовольствие в нашей последней корреспонденции от шестнадцатого сего...

Миссис Брин. Мистер Блум! Здесь, в самом гнездилище порока! Ха-ха, вы славно попались! Нет, каков негодник!

Блум (поспешно). Не надо имя так громко. Что это вы вообразили? Не выдавайте меня. У стен есть уши. Как ваши дела? Ведь мы целую вечность. Вы изумительно выглядите. Абсолютно безупречно. Погода стоит совсем по сезону. Черное преломляет тепло. А я, представляете, решил срезать, тут короче домой. Места интересные. Приют Марии Магдалины, спасение падших женщин. Я секретарь...

Миссис Брин (протестующе машет пальцем). Нет уж, нет уж, не сочиняйте! Я кой-кого знаю, кому это не понравится. Вот погодите, все расскажу Молли! (Лукаво.) Итак, сию минуту полный отчет или же горе вам!

Блум (оглянувшись назад). Она часто говорила, что ей хотелось бы побывать. Как вельможи в трущобах. Ради экзотики. Будь она богата, держала бы негритянскую прислугу в ливреях. Отелло, черный зверь. Юджин Стрэттон. Даже комики под негров в ливерморовском балагане. Братья Боухи. Чуть ли не трубочисты.

Выскакивают Том и Сэм Боухи, два черных эстрадника в белых костюмах, ярко-алых носках, перекрахмаленных манишках стиля самбо, с огромными алыми астрами в петлицах. У каждого болтается банджо. Их негроидные руки, странно маленькие и бледные, дергают тенькающие струны. Блестя бивнями и белками, стоя спиной к спине, гремя грубыми башмаками, они выбивают отчаянную дробь, носок - пятка, пятка - носок, разом тренькая, распевая, смачно причмокивая жирными негритосскими губами.

Кто-то есть у меня в доме с моей Диной,

Кто-то есть у меня в доме, знаю-знаю,

Кто-то есть у меня в доме с моей Диной,

Он бренчит на старом банджо.

Они срывают черные маски со своих толстых добродушных физиономий и, наяривая, нажаривая, притопывая, пристукивая, утанцовывают в кекуоке чук-чуки-чук чиричичи.