Майя Луговская - Земляника

В маленьком санитарном самолёте она сидела рядом с пилотом. В руках она держала перевязанную марлей банку с пиявками. Вода из банки всё время выплёскивалась на платье. Профессор устроился сзади. Казалось, самолёт повис над лесом и не движется. Она всё время мучилась, что они опоздают.

Потом её начинала преследовать мысль, что вдруг его уже нет и как повезёт она его обратно, мёртвого. Стоит нестерпимая жара, июль в разгаре, медлить нельзя. И то, что она думала обо всём этом, пугало и оскорбляло её.

Показалась Волга с рыжими плёсами. Самолёт сделал два круга над посёлком, пошёл на посадку и плюхнулся на поляну, усеянную белыми ромашками.

С банкой пиявок она пробиралась сквозь заросли цветов. Они выросли ей по пояс, но она не замечала их. Профессор уговаривался с пилотом, а она, выбравшись на дорогу, уже бежала к посёлку, расплёскивая воду из банки. Навстречу мчалась машина. В клубах пыли из неё выскочили двое. Она узнала его друга. Он только протянул к ней руки — она всё поняла. Медленно и очень осторожно поставила банку с пиявками на землю и свернула с дороги. Раздвигая ромашки, путаясь, увязая в них, она направлялась к самолёту. Двое из машины следовали за ней. Профессор и пилот тоже подошли.

С удивительной трезвостью она пыталась уговорить пилота взять тело. Будто забыв про горе, свалившееся на неё, она была одержима одной заботой: как довезти его быстрей. Профессор молчал, он спешил обратно. Пилот не имел права исполнить её просьбу.

Горячий, расплавленный воздух колыхался, рябил, как волна. Они молча возвращались к машине. Доехали до поселковой больницы. Несколько человек с сочувственными лицами встретили их у входа. Подошли какие-то женщины и повели за собой. Она шла больничным коридором, бесконечно длинным.

Остановились у двери. Женщины боялись уходить, но она попросила оставить её одну. Ей не было страшно, и казалось, что всё это происходит не с ней.

Открыла дверь, вошла… В палате было очень светло и пусто. На кровати, одетый в синий костюм, лежал он. Руки были сложены на груди и перевязаны полотенцем. Она подошла ближе. Его лицо было спокойно и беспечно, веки опущены, слеза застыла у глаза. Она села тут же на кровать. Казалось, остановилось время. Может быть, времени вообще не было. Ни мыслей, ни чувств.

Теперь она не видела ни комнаты, ни лежащего на кровати. Уже ничего не было…

Она не заметила, как приоткрылась дверь и женщины заглянули в палату. Не заметила, как вошёл его друг и заставил её подняться. Не заметила, как шли обратно коридором и вышли на воздух. Не заметила, как вышли из больничного сада и шли мимо рощи. Она не слышала, что говорил ей по дороге его друг. Не слышала, как отчаянно и оголтело щебетали птахи на деревьях. Не слышала, как кто-то пел вдали и кто-то смеялся. Она не замечала ни идущих навстречу, ни домиков, мимо которых проходила. Не заметила Волги, заблестевшей внизу.

Лица, предметы, цвета, шорохи, звуки соединились для неё во что-то серое, бесформенное. Ни отчаяния, ни скорби, ни жалости… Она не испытывала ровно ничего. Серое и густое облепило её, сковало все чувства, все мысли. Через это серое она пробивалась, как сквозь туман.

Они пошли над Волгой.

— Может быть, сядем? — спросил его друг.

— В прошлом году, — ответила она.

Они сели на скамейку. Было очень жарко, но лёгкой прохладой несло от воды. Она ничего не ощущала, не видела, не слышала. Так они сидели.

Мимо прошла старуха с корзинкой земляники. Мелькнули красные ягоды…

И вдруг она заметалась. В мгновение серое как бы распалось на все цвета, все запахи, все краски мира. Она увидела уходящую старуху и закричала:

— Купите, купите мне ягод!

Его друг растерялся от неожиданности, от странной её просьбы. А она торопила:

— Скорее, скорее, она уходит! Купите больше, всю…

Она глотала душистую сладкую землянику, вынимая её из газетного кулька, как тогда…

С каждой горстью к ней возвращалась жизнь. Она услышала многоголосый щебет птиц и голоса поющих в лодке, как тогда…

Увидела белый обвал жасмина у забора, услышала запах. Увидела лицо его друга, осунувшееся, в капельках пота. Поняла, что пережил он за эти сутки. Увидела жёлтое небо над Волгой, пёструю толпу у пристани, маленький катер на воде, как тогда…

Увидела валяющуюся под берёзой рваную детскую сандалию. Каждая малость теперь с удивительной чёткостью фиксировалась её сознанием.

Когда последняя горсточка ягод была съедена, она скомкала кулёк, приподнялась и беспомощно опустилась на скамейку, заголосила по-бабьи и плакала, плакала, плакала…