Уильям Фолкнер - Город

- Или взять револьвер, - сказал дядя Гэвин. - Право, вам следует запирать свой кабинет, Хэб. Когда-нибудь вы оставите там свой шерифский значок, а когда вернетесь, увидите, что какой-нибудь мальчишка на улице арестовывает людей.

- Может, оно и верно, - сказал мистер Хэмптон. - Ну так вот, - сказал он. - Кто-то взял этот ключ и принес туда виски. Может, это кто-нибудь из них, кто-нибудь из тех, как сказал этот проклятый Гровер Уинбуш, что съезжаются с четырех округов, чтобы по ночам пускать слюни, глядя на эти чертовы картинки.

- Как хорошо, что вы хоть чемодан заперли. Он ведь до сих пор у вас, потому что мистер Гомбольт еще не вернулся, верно?

- Верно, - сказал мистер Хэмптон.

- А Джека Креншоу и его приятеля интересует как раз виски, а не фотографии. Значит, вы еще никому не передали этот чемодан.

- Верно, - сказал мистер Хэмптон.

- Но вы это сделаете? - сказал дядя Гэвин.

- А вы как думаете? - сказал мистер Хэмптон.

- Так же, как и вы, - сказал дядя Гэвин.

- В конце концов одного виски вполне достаточно, - сказал мистер Хэмптон. - А если и нет, то нам довольно показать судье Лонгу одну их этих фотографий перед тем, как он вынесет приговор. К черту, - сказал он. Ведь это Джефферсон. Мы здесь живем. Джефферсон важнее всего, важнее даже удовольствия проучить этого распроклятого...

- Да, - сказал дядя Гэвин. - Я это уже слышал. - И мистер Хэмптон ушел. Нам оставалось только ждать, и ждали мы недолго. Не приходилось ломать себе голову, много ли Рэтлиф слышал, потому что было заранее известно, что он слышал все. Он закрыл за собой дверь и остановился на пороге.

- Отчего вы не сказали ему вчера про Флема Сноупса? - спросил он.

- Оттого что он дал Флему Сноупсу или еще кому-то войти прямо в свой кабинет и украсть ключ. Хэб уже больше не может позволить себе смотреть сквозь пальцы на преступления, - сказал дядя Гэвин. Он сложил бумаги в портфель, закрыл его и встал.

- Вы уходите? - спросил Рэтлиф.

- Да, - сказал дядя Гэвин. - Надо ехать на Уайотт-Кроссинг.

- И вы не подождете Флема?

- Он сюда больше не придет, - сказал дядя Гэвин. - Не посмеет. А то, ради чего он вчера хотел дать мне взятку, все и так произойдет, но уже без взятки. Прийти же снова, чтобы разнюхать, он не посмеет. Придется ему ждать и услышать о результате вместе со всеми. Он это знает. - Но Рэтлиф все загораживал дверь.

- Наша беда в том, что мы никогда не оцениваем Флема Сноупса правильно. Сперва мы сделали ошибку, не оценив его вовсе. Потом сделали ошибку, переоценив его. А теперь мы снова собираемся сделать ошибку, недооценив его. Если человек просто хочет денег, ему, чтобы удовлетвориться, надо только сосчитать их, положить куда-нибудь в надежное место, и дело с концом. Но он теперь узнал, как приятно обладать этим новым сокровищем, а тут уж дело другое. Это все равно как наслаждаться теплом зимой, или прохладой летом, или миром, или свободой, или довольством. Это нельзя просто сосчитать, надежно запереть где-нибудь и забыть, покуда не захочется снова взглянуть. Об этом надо все время заботиться, все время помнить. Это должно быть у всех на виду, иначе этого все равно что нет.

- Чего нет? - сказал дядя Гэвин.

- Того нового открытия, которое он только что сделал, - сказал Рэтлиф. - Можете называть это гражданской добродетелью.

- Отчего же, - сказал дядя Гэвин. - Вы думали назвать это как-то иначе? - Рэтлиф глядел на дядю Гэвина пристально, с любопытством; он словно ждал чего-то. - Ну, дальше, - сказал Гэвин. - Я вас перебил.

Но Рэтлиф уже ничего не ждал. - Да, да, - сказал он. - Он придет к вам. Должен будет прийти, чтобы убедиться, что и вы все поймете, когда время наступит. Может, он до вечера будет крутиться где-нибудь поблизости, чтобы, как говорится, пыль осела. А потом придет, чтобы, по крайней мере, показать, как прогадал тот, кто его хочет отстранить.

Так что в Уайотт мы не поехали, но на этот раз Сноупса недооценил сам Рэтлиф. Не прошло и получаса, как мы услышали на лестнице его шаги, а потом дверь отворилась, и он вошел. На этот раз он не снял свою черную шляпу; он сказал только: "Доброе утро, джентльмены", - подошел к столу, бросил на него ключ от студии Монтгомери Уорда и пошел назад к двери, а дядя Гэвин сказал:

- Премного благодарен. Я верну его шерифу. Вы как и я, - сказал он. Вам тоже наплевать на истину. Вас интересует только справедливость.

- Меня интересует Джефферсон, - сказал мистер Сноупс, берясь за ручку и отворяя дверь. - Нам здесь жить. До свидания, джентльмены.

11. В.К.РЭТЛИФ

И все же он ничего не понял, даже сидючи... сидя в своем служебном кабинете и наблюдая, каким способом Флем избавил Джефферсон от Монтгомери Уорда. И все же я ничего не мог ему рассказать.

12. ЧАРЛЬЗ МАЛЛИСОН

Чего бы, по мнению Рэтлифа, ни добивался мистер Сноупс, но, по-моему, то, чем тогда занялся дядя Гэвин, ничему не помогало. На этот раз моей маме даже не пришлось сваливать вину за все на мисс Мелисандру Бэкус, потому что мисс Мелисандра в это время уже вышла замуж за человека, за приезжего, про которого все, кроме самой мисс Мелисандры, знали (мы не имели понятия, знал ли об этом ее отец, который все дни просиживал на своей веранде со стаканом сода-виски в одной руке и томиком Горация или Вергилия в другой - такое сочетание, по словам дяди Гэвина, отгородило бы от простой сельской жизни Северного Миссисипи и более сильного человека), знали, что он известный всем, очень богатый бутлегер из Нового Орлеана. По правде говоря, она отказывалась этому верить, даже когда его привезли домой с аккуратным пулевым отверстием посреди лба и повезли хоронить на не пробиваемом пулями бронированном катафалке, а следом ехали такие паккарды и кадиллаки, которых не постыдился бы Голливуд, не говоря об Аль Капоне.

Нет, я не о том. Мы по-прежнему не имели понятия, знала ли и она об этом или нет, даже через много лет после его смерти, когда у нее была куча денег, двое детей и это имение, - в ее детстве оно было просто обыкновенной миссисипской хлопковой плантацией, но ее муж понастроил там такие белые изгороди, такие флюгера в виде коньков, что оно стало чем-то средним между загородным клубом в Кентукки и ипподромом на Лонг-Айленде; многие друзья считали, что они обязаны открыть ей глаза на то, откуда шли все эти деньги; но даже теперь, стоило им об этом заговорить, она меняла тему разговора, - она все еще казалась юной девушкой, тоненькой, смуглой, хотя уже была миллионершей и матерью двоих детей и в ней таилась страшная сила - та беззащитность, беспомощность, которая посвящает в рыцари каждого мужчину, оказавшегося поблизости, прежде чем он успевает повернуться и удрать, - и она меняла тему разговора, словно даже имени своего мужа никогда не слыхала, словно его никогда и на свете не было.