Уильям Фолкнер - Непобежденные

Так что миновал уже полдень, когда Ринго закрыл книгу и сложил новые расписки, а бабушка, прежде чем убрать остаток денег в жестянку, повернулась к брату Фортинбрайду, и между ними повторился тот же разговор, что и всегда.

-- Я с этим мулом живу, не горюю, -- сказал брат Фортинбрайд. -- В деньгах я не нуждаюсь.

-- Вздор, -- сказала бабушка. -- Какой уж из вас пахарь; пташке не прожить на ваши умолоты. Да берите же деньги.

-- Нет, -- сказал брат Фортинбрайд. -- Я живу, не горюю.

Мы пошли домой; книгу понес Ринго.

-- Вы уже распределили четырех тех мулов, а еще и в глаза их не видали, -- сказал Ринго. -- А что, как нам их не пригонят?

-- Завтра утром, думаю, пригонят, -- сказала бабушка.

И верно; мы завтракали, когда вошел Эб Сноупс, прислонился к дверному косяку, глядя на бабушку глазами, покрасневшими слегка от неспанья.

-- Да уж, -- сказал он. -- Не родись богатым, а родись везучим. А знаете вы, в чем ваше везенье? -- Мы молчим, не спрашиваем, и он сам продолжил: -Весь день вчера шла вакуация, а к утру сегодня, я так полагаю, в Миссисипи не осталось янков ни полка. Сказать можно так, что война дала окончательного кругаля -- пошла дрыхнуть домой на север. Да уж. Тот полк, где вы, мэм, в субботу мулов изымали, как прибыл, так и убыл -- угреть место не успел. Вы исхитрились взять у янков последнюю возможную скотину в последнюю возможную минуту. И только одну допустили промашку -- взять-то взяли тех девятнадцать мулов, а вот обратно их всучить -- уже нет покупателя.

3

День был тепел и ярок; сталь ружей и удил блеснула нам в глаза еще издали, с дороги. Но теперь Ринго и с места не стронулся. Оторвавшись от бумаги, от своего рисованья, и глянув, он только сказал:

-- Соврал, выходит, Эб Сноупс. Господи ты боже, и когда же мы от них избавимся!

Передний был всего лишь лейтенант; теперь уже мы знали их офицерские знаки различия лучше, чем у собственной нашей конфедератской армии: как-то мы стали считать, скольких наших офицеров видели, и оказалось, раз-два и обчелся -- только отца да того капитана, что подошел к нам с дядей Баком в не сожженном еще тогда Джефферсоне (Грант его после спалил){33}. А сейчас мы глядели на подъезжавших и еще не знали, что и вообще-то военную форму видим в прощальный раз, -- если не считать ту, что останется на побежденных бойцах зримым символом нераскаянной неукротимости и гордости.

Всего лишь, значит, лейтенант. С виду лет сорока и как бы радостный и злой одновременно. Ринго-то его узнать не мог, потому что Ринго в повозке с нами не было, но я узнал -- по всей посадке, а может, по ликующе-злому виду, точно он уже несколько дней копит злость и предвкушает, как понаслаждается теперь этой злостью. И он тоже узнал меня; взглянул и рыкнул "Ха!", оскалив зубы; подал коня вплотную, глянул на рисунок Ринго. Кавалеристов было с ним десяток-полтора; мы их не особенно считали.

-- Ха! -- сказал опять и затем: -- Это что у тебя?

-- Дом, -- ответил Ринго, почти не взглянув на лейтенанта; он их перевидал даже больше моего. -- Любуйтесь.

Лейтенант опять глазами на меня и рыкнул свое "Ха!" сквозь зубы; говоря с Ринго, он то и дело косился на меня и рыкал. Поглядел на рисунок, перевел взгляд на аллею -- туда, где торчат трубы из кучи пепла и щебня. Травой, бурьяном уже покрылось пепелище, и только четыре трубы стоят, а дома вроде никогда и не было. Золотарник кое-где не весь отцвел.

-- Так, -- сказал офицер. -- Понятно. Рисуешь как он раньше был.

-- Угадали, -- сказал Ринго. -- А на кой мне рисовать его как он сейчас? Я могу хоть десять раз на дню приходить сюда наглядываться. А могу даже на лошади подъехать любоваться.

Лейтенант не рыкнул в ответ, а скорее хрюкнул; должно быть, наслаждался -- медлил действовать, накапливал в себе еще чуточек злости. Потом проговорил:

-- А здесь дорисуешь -- в город сможешь перебазироваться: там тебе на всю зиму хватит рисованья. Верно говорю?

Откинулся в седле и опять на меня глянул. Глазами на этот раз рыкнул. А глаза под цвет разбавленного молока -- как свиной мосол из окорока.

-- Так, так, -- говорит. -- А там кто живет? Под какой она фамилией сегодня, а?

Ринго поглядел на него пристальней, хотя, по-моему, еще без особой догадки.

-- Там никто не живет, -- ответил Ринго. -- Там крыша протекает.

Один из солдат фыркнул сдавленно. Лейтенант хотел к нему крутнуться, передумал. Хотел что-то сказать, зло блестя на Ринго глазами.

-- А-а, вы про те хибары, -- сказал Ринго. -- Я думал, вы все трубами интересуетесь.

Тут солдат засмеялся уже вслух, и лейтенант крутнулся к нему с руганью; теперь-то, если б даже не по виду, я бы по ругани узнал его. Побагровев, он заорал на своих солдат:

-- Так вас и перетак! Какого дьявола стоите? Он же вам сказал, загон в речной низине, там, за выгоном. И если какой встречный, будь он мужчина, женщина или младенец, вам хоть слово пикнет поперек, хоть усмехнется, стреляй его на месте! Марш!

Проскакав аллею, солдаты рассыпались выгоном. Лейтенант опять зло глянул на меня, на Ринго; опять рыкнул "Ха!" -- и приказал нам:

-- Вы со мной давай. Бегом!

Не ожидая нас, он поскакал аллеей. Мы побежали следом. Ринго обернулся на бегу ко мне:

-- Им кто-то наш загон указал в низине. Кто этот "он", как по-твоему?

-- Не знаю, -- говорю.

-- А я, кажись, знаю.

И замолчал. Бежим дальше. Лейтенант доскакал до хибары: из дверей вышла бабушка. Должно быть, издали увидела его, потому что надела уже матерчатую шляпку в защиту от солнца. Офицер и она оглянулись на нас, а затем бабушка, держась очень прямо и не торопясь, пошла по тропке вниз к загону, а лейтенант вслед за ней на коне. Видна голова его, плечи, иногда вскидывающаяся рука, но что говорит -- не слышно.

-- А теперь уже и вовсе ставь крест, -- сказал Ринго.

На спуске нам стал слышен голос лейтенанта. Он и бабушка остановились у новой изгороди, что мы с Джоби как раз кончили, -- бабушка в широкополой шляпке, стоит молча, стянув плечи шалью, скрестив под ней руки, -- вся крохотно-пряменькая, словно четыре этих года она не старее, не слабее становилась, а только все меньше и меньше, прямей и прямей и все неукротимей; а лейтенант спешился рядом, подбоченился одной рукой, а в другой у него целая пачка бумаг, и он размахивает ими перед бабушкой.

-- У него, видать, все наши приказы тут собраны, -- сказал Ринго.

Лошадей солдаты привязали к изгороди, а сами вошли в загон и вместе с Джоби и Эбом Сноупсом оттеснили в угол всех мулов -- старых сорок с лишним и новых девятнадцать. А мулы еще пробуют вырваться из угла, но главное у них не в этом. Главное у них старанье в том, чтоб непременно повернуться к лейтенанту тем бедром, где у них большой паленый след от клейма "США", которое сводили бабушка и Ринго.

-- Вы мне, конечно, скажете, что у мулов эти шрамы -- от левой постромки потертости, -- говорит лейтенант. -- Вместо постромок вы употребляли, значит, старую ленту от ленточной пилы? Я скорей согласен полгода драться с утра до ночи со всей бригадой Форреста, чем охранять такой же срок имущество Соединенных Штатов от беззащитных дам-южанок с детьми и негритятами. Беззащитных! -- проорал он едко. -- Беззащитных! Да сам Бог не спас бы Север, если бы Дэвис и Ли{34} догадались сформировать бригаду вторжения из бабушек и негритят-сироток! -- орал он, потрясая бумагами перед бабушкой.