Уолдо Фрэнк - Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

- Вот-вот, - подхватил второй помощник.

- Вам бы надо всех забастовщиков, до одного, выгнать из города.

- А как же это можно? - спросил молодой коммивояжер, по-видимому еврей, из-за дальнего конца стойки. - Они ведь живут здесь. Здесь их дом.

- Дом! Живут здесь! - насмешливо повторил лавочник. - Они живут в домах компании и кругом должны ей. Живут, как свиньи. Ленивая сволочь! Что ни шахтер, то бездельник.

- Допустим, - спорил еврей. - Но чем был бы Лэнюс, если б не шахты?

- Нужно было построить им бараки за городом, - сказал лавочник, - как на Юге для каторжников. А кругом проволочную изгородь, и пустить по ней ток.

- Ввотт этто здорово, ччерт их побери. - Один из помощников шерифа даже сплюнул от восхищения.

- А чего они, собственно, хотят? - спросил другой коммивояжер, в заключение своей трапезы ковырявший во рту золотой зубочисткой.

- Увеличения зарплаты. И потом, чтобы им платили деньгами, а не бонами компании. - Это сказал официант, и таким тоном, словно он считал требования горняков почти справедливыми.

- Хорошенькое дело! - вмешался лавочник. - А может ли компания пойти на это? Разве шахты дают прибыль? Ничуть. От них один убыток. Только шахтеры и получают, что им причитается. Вот, к примеру, Мортону Лоуренсу, одному из самых крупных шахтовладельцев, можно сказать, почти целиком принадлежит Муч-Майн. Я был у него прошлый месяц в его загородном доме - роскошный дом на Миссури, - и он мне сказал: "Пролл, говорит, да я бы хоть сейчас прикрыл копи в Лэнюсе, только мне не хочется оставлять столько народу без работы. Эти шахты каждый год стоят нам уйму денег..." Скажут они ему спасибо, как же! А если им платить не бонами, по которым они у нас в лавке могут забирать все, что надо, - они пропьют все до нитки.

- Ввот этто прравильно, - сказал помощник шерифа и приложился к своей фляжке.

- Все они лентяи, - заявила служанка, худая черноволосая девица. Никто больше ста дней в году не проводит в шахтах, а остальное время только и знают, что на бильярде играть да цветочки разводить.

- Ввот, - закричал помощник, - этто прравильно!

- Видно, они действительно ненадежный народ, - сказал еврей. - И буяны, наверно? - Он пытливо поглядел на служанку и помощников шерифа.

- Шахтеры у нас были бы ничего, - заговорил в первый раз человек, сидевший в углу напротив еврея (по виду он был похож на церковного старосту), - если бы не эти безбожные агитаторы из иностранцев, что приезжают сюда сеять смуту. Эти ИРМ.

- Верно, - сказал лавочник.

- Все жиды из Европы да из Нью-Йорка, - прибавила служанка.

Еврей-коммивояжер вздрогнул и сладко улыбнулся ей:

- Принесите-ка мне еще кусочек этого чудного пирога, милочка моя.

- Наши ребятки, может, и ленивы, - продолжал церковный староста, - по смутьянами они не были, пока иностранные агитаторы...

Второй помощник шерифа вдруг сорвался с места.

- Именно! Паршивые жиды из Германии и России. Мы им покажем! Мы их быстро выучим по-американски!

- Ну, их-то вы не имеете права выгнать из города, - сказал спокойно лавочник. - Через месяц они вернутся назад, вот и все.

- Ногами вперед в крайнем случае, - сказал менее пьяный помощник шерифа.

Дэвид Маркэнд снова идет по прерии. В гостинице он слышал случайно, что от Лэнюса всего два часа езды - около сорока миль - до Мельвилля. Он вспомнил письмо Кристины: "Я написала брату о вашем приезде". И вот он идет в Мельвилль... Стремится в Мельвилль. Серое небо низко, сырой ветер дует с востока. Он думает о своем доме, что на Востоке; и по холодной сырости, обдувающей лицо, определяет направление. Что стало с ним за этот месяц, с тех пор как Дебора покинула его? Неделю не бритая щетина не скрывает глубоких морщин на полных прежде щеках; глаза слегка налиты кровью; фланелевая рубашка не первой свежести, хоть на ней и не заметно пятен; брюки и ботинки в грязи. Тяжелым шагом он бредет по бурой равнине, расстилающейся перед ним точно стоячее море, сквозь гущу которого трудно пробираться. Что стало с ним за этот месяц? Он думает о Деборе, о том, что он дал ей и что она теперь дает ему, о Стэне. - Неужели из-за дружбы со мной Стэн тоже попал в беду? - Он чувствует, что Стэну пришлось страдать; когда его мысли обращаются к Стэну, они как-то растекаются, хотя ему не приходит в голову, что Стэн умер. Он думает о Тони; его умерший сын идет за ним по прерии. О ребенке, еще не рожденном, зачатом в миг его разлуки с Элен (Значит, нет разлуки?), об Айрин. О "Конфетке" и Нунане, о Ларри Лоуэне, и Поле Вуде, и динамите, и горняках, о помощниках шерифа и лавочниках... Какой хаос! Прах человечества кружит по прерии, бурно взлетает, рассыпается, исчезает. А он? - Что же, я ушел от Элен, чтобы ласкать Айрин? Бросил "Дин и Кo", чтобы работать в подпольном баре? Как просто все в прерии! Сегодня она вся - золото в лучах солнца, завтра она вся - мрак под тенью туч. Сегодня ее засевают, завтра снимают урожай. Но в вихрях человеческого праха, носящихся по прерии, есть нечто большее, чем он может увидеть. В бессмысленном хаосе страстей, царящем среди людей, и в каждом человеке есть свой круговорот, и притом куда более сложный, чем движение земли и неба. Не меньше, а _безгранично_ обширнее... Круговорот человеческих страстей... Маркэнд знает это. Вот почему движения людей кажутся рваными, мелкими и несоразмерными среди безмятежной прерии: потому что он видит только урывками, глаз его не в силах охватить целого. Его кругозора хватает на то, чтобы вместить прерию, да, вместить землю, вращающуюся в звездном небе, и солнце, и плеяды солнц; но его кругозора не хватает, чтобы вместить круговорот человеческих страстей. Какая астрономия открыла ему, что и у человека есть свой круговорот?.. Он знает, что за пределами его взгляда существует общий для всего человечества порядок и что ему подчинены нелепые отрывистые движения всех людей, с которыми ему приходилось встречаться, потому что и он, и его безотчетные движения тоже подчинены этому порядку. Он знает это, как знает самого себя - усталое грязное человеческое существо, затерянное в канзасских равнинах; он знает это внутренним чувством, подобно тому как ощущаешь свои руки, болтающиеся вдоль туловища, и свои глаза, которые касаются равнины и облака. Он не видит смысла в своих поступках, начиная с ухода из дому; но он знает, что смысл есть. И ему приходит в голову, что он должен идти вперед не так слепо; должен начать видеть и найти смысл. Имя этому прозрению - судьба. Судьба, все еще издали, коснулась человека, в смятении остановившегося посреди прерии.

Утро нового дня застает Маркэнда в Мельвилле. С невидящими глазами он идет вдоль широкой, обсаженной вязами улицы, где по обе стороны на желтых лужайках присели нарядные домики. Он останавливается перед одним домом, похожим на все остальные... коричневый деревянный коттедж с верандой, с эркером. Он идет к двери и на эмалированной дощечке читает: Филип Двеллинг. Он стучится. Он слышит шаги, и дверь открывается. Перед ним стоит Кристина.