Уолдо Фрэнк - Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

- Сейчас иду, - сказал Верт. - В восемь мы снова встречаемся здесь, в этой комнате, и занимаемся отчетом казначея. Каждая цифра должна говорить о том, о чем мы хотим, чтобы она говорила. Дела хватит до полуночи. - Он возвратился в зал.

- Хорошо, - услышали делегаты его резкий, отрывистый голос, - я согласен. И я буду бороться. Все равно, я бы так же боролся за вас и в том случае, если б вы сделали меня снова рядовым членом Лиги. Надеюсь, вы знаете, как поступить с другими выборными. Если я хороший работник и заслужил повторного избрания, то и они хорошие работники. Завтра в десять часов утра мы услышим отчет генерального казначея. Ложитесь сегодня пораньше спать - вам понадобится свежая голова, чтобы понять этот отчет, разобраться в нем, обсудить его, подготовиться к голосованию за бюджет будущего года. Деньги - наше оружие, об этом не забывайте... А теперь благодарю вас, друзья. Спокойной ночи!

Отчет казначея и бюджет, тщательно разработанный Януссеном, Толе, Кадмэном и Барни, прошли на утреннем заседании без сучка, без задоринки. Был объявлен перерыв до четырех часов. В перерыве Верт созвал совещание руководителей и организаторов отдельных штатов.

Двеллинг волновался; наконец-то подошла и его очередь! Свой доклад о Канзасе он знал наизусть. Но за завтраком он почувствовал страх.

- Идем с нами, - сказал он Маркэнду. - Ведь можно, чтобы он присутствовал, правда? - обратился он к Смейлу. - Говорить он ничего не будет.

Смейл улыбнулся.

- Я устрою это, - сказал он. - Вы прямо пойдете вместе с нами. - Он думал о том, что у Маркэнда, наверно, есть деньги, и о пачке нефтяных акций, лежавших в его кармане.

Тридцать человек за длинным столом смолкли, когда отворилась дверь и вошел Верт, а с ним Толе и Барни, оба небольшого роста. Верт прошел к председательскому месту, сел на стул, бросил на пол окурок сигареты, заложил большие пальцы в карманы жилета и высоко поднял голову.

- Так вот, - сказал он, - разговор простой. Мы оказались кучей сосунков, и нас здорово отшлепали. Единственное, чего мы добились со всей своей кутерьмой, - встревожили западных молодцов, и теперь они готовят против нас свою тяжелую артиллерию. Еще до начала предварительных выборов в одних только Дакотах, Южной и Северной, будет собрано десять миллионов долларов наличными, и Лига, позорно провалив борьбу, останется с носом.

Маркэнд увидел, как Двеллинг, сидевший рядом с ним, судорожно глотнул слюну и сильно побледнел.

- Какого черта вы, собственно, дожидались? - дребезжал Верт, оглядывая сумрачные лица вокруг себя. - Головы у вас нет на плечах, а если и есть, так от нее мало проку. Не успеете вы попасть домой и повстречать своих земляков, банкира, и лавочника, и местного адвоката, как забываете все, чему вас учили и я, и Толе, и другие. Пляшете на задних лапках под их дудочку. - Верт со стуком опустил на пол передние ножки своего стула, встал и наклонил голову, руками упираясь в стол. - Я не могу спасти вас. Уже десять лет я участвую в борьбе. Мы теперь целая армия, мы выросли; во всяком случае, мы уже достаточно взрослые для того, чтоб нас не шлепали, как сосунков. Посмотрите-ка на окружного прокурора, которого мы выбрали в Бисмарке. Первую же приманку, что ему бросили, он проглотил вместе с крючком. Чего стоит один тот билль, который наши идиоты пропустили в Висконсине! Вся страна смеется над ним. Но нам будет не до смеха, когда при следующих выборах он даст себя знать. Какой толк посылать наших людей в законодательные учреждения, когда они не умеют отличить закон от ловушки? За все время вы ничему не научились - не хватило смекалки научиться чему-нибудь. А горсточка людей тут, в Сен-Поле, не может сделать все. Не можем мы влезть в шкуру всех членов законодательных собраний от Оклахомы до Миннесоты. И никто не давал нам права самим издавать законы: мы живем в демократической стране, черт подери! Я говорю то, что думаю, друзья. Это не речь для печати, это простые слова о настоящем деле. Время митингов кончилось, пришла пора расчета. И каждый штат, где только есть у нас организация, очень скоро почувствует это. Вы потонете в литературе, направленной против Лиги; к вашим женам станут ходить агенты, агитирующие против Лиги; каждая газета, которую вы вытащите утром из своего почтового ящика, будет клеветой на нас. Каждого дурака выставят на посмешище, а кто чуть поумнее, того ждет провокационная ловушка. Суд, церковь, полиция все будет против нас. А для всей головки, включая и меня, тоже ловушку придумают, будьте спокойны. Неужели вы думаете, что торговцы пшеницей, и банкиры, и страховые монополисты на Востоке сидят и ждут, пока мы отнимем у них лакомый кусочек? Ничего подобного! Вопрос только в том, что мы можем сделать. - Верт снова сел, на этот раз вплотную придвинув стул к столу. Теперь слушайте. У тех, на Востоке, хватит ума и денег, чтобы добром или злом заставить наших фермеров голосовать против самих себя. Об этом не забывайте. У нас же нет ни ума, ни денег. Но все-таки у нас кое-что есть... Наше преимущество в том, что нас много и мы на месте. Прямая борьба с нами им будет стоить миллионы. Правда, если понадобится, они заплатят. Но если мы сумеем предложить им план, который приведет их к цели и в то же время не потребует от них особых денежных затрат, они прислушаются.

Он начал объяснять свою стратегию. Она сводилась, по существу, к мировой сделке с республиканскими _верными_, с хранителями денег. Она означала победу Лиги на бумаге, победу Лиги в воображении одураченных фермеров... ценою самого существа фермерской программы. Действительным автором плана был Кальвин Толе, маленький адвокат с головой Наполеона, сидевший молча возле Верта. Эти двое, вместе с Кадмэном, мечтавшим о владычестве над Айовой, и Барии, который хотел (наживаясь на этом) издавать чтиво для пяти миллионов фермеров, разрабатывали и совершенствовали план долгие месяцы перед съездом. Здесь на бумаге жили "контролируемые государством" элеваторы Лиги, бойни, страховые компании и банки, кооперативы Лиги и чиновники, регулирующие цены... все в тех же надежных руках, в которых они и сейчас находились.

- Фермеры, - продолжал Верт, - никогда не поймут, в чем разница. Мне грустно говорить это, потому что я десять лет отдал борьбе за них и, черт их возьми, по-прежнему люблю их. Они слишком тупы, чтобы понять. Но они будут гораздо счастливее, воображая, что сами выбирают себе хозяев. Они должны иметь хозяев, и хозяева должны получать прибыль. Но хозяева не могут быть тупыми - следовательно, фермеры ими быть не могут.

Заговорил Кадмэн, грузный хитрый человек, у которого глаза были спрятаны за очками, а слова стекали, как вода, с тонких губ.

- По этому плану мы... все вы... остаетесь вместе, чтобы защищать фермеров.