Макс Фриш - Листки из вещевого мешка (Художественная публицистика)

Я не могу вспомнить, знал я об этом полностью или нет, хотя можно было бы и знать, впрочем, полностью того, что совершалось в это время в моей стране, я знать не мог.

4.10.1938

В Берлине ведутся переговоры об обязательном наличии визы для въезда немцев в Швейцарию. Швейцарская делегация удовлетворяется предложением вместо визы делать пометку - буква J в паспортах немецких евреев, собирающихся выехать за границу. Федеральный совет принимает это решение единогласно.

17.10.1939

Федеральный совет утверждает новое правовое положение об обращении с беженцами. Кантонам предписано всех иностранцев, нелегально проникших в Швейцарию, отправлять обратно через границу. Решение, которое будет стоить жизни тысячам и тысячам людей.

1.11.1941

По приказу Швейцарского федерального комиссариата по делам интернированных лиц населению запрещается давать интернированным продукты, выдаваемые по карточкам, или талоны на продукты, разрешать им пользование личным телефоном или велосипедом. Без специального разрешения им запрещается посещение частных квартир, а также театров, кино и ресторанов.

30.8.1942

За три года войны число беженцев в Швейцарии насчитывает 9600 человек. Советник фон Штайгер *, ответственный за швейцарскую политику в отношении беженцев, выступая перед деревенской церковной общиной, произнес: "Ковчег полон". Население Швейцарии - 4 265 703.

6.8.1943

В ответе на английскую и американскую ноты, касающиеся права убежища в Швейцарии, Федеральный совет отметил, что он будет использовать это право в целях высших интересов страны и полного нейтралитета.

9.1.1944

Эдда Чиано, дочь Муссолини, вместе с детьми нелегально пересекла швейцарскую границу. Ей было отказано в праве на убежище, но она покинула страну лишь после войны.

12.7.1944

Соответствующий департамент опубликовал новые распоряжения относительно приема беженцев; впервые евреи будут считаться беженцами, как подвергающиеся опасности.

30.7.1944

Итальянский фашист граф Вольпи получил право убежища в Швейцарии.

1.8.1944

В Швейцарии находилось 13 014 интернированных лиц, среди них 1100 американских пилотов. До конца войны в Швейцарии было 158 американских самолетов. В 1940 году по решению Федерального совета 17 интернированных немецких пилотов были освобождены, и, точно так же оскорбляя нейтралитет, власти вернули Германии немецкие самолеты.

6.2.1945

Федеральный совет выразил протест германскому правительству по поводу массового уничтожения евреев и разрешил въезд в страну 1200 узникам-евреям из концлагеря в Терезиенштадте.

22.4.1945

13 000 человек, бежавших с принудительных работ, прибыли в Швейцарию, главным образом из Германии, и среди них военнопленные, в том числе 5446 русских. Их отправили в специальный лагерь и, как выяснилось потом, обращались там с ними недостойным образом.

8.5.1945

День перемирия. Общее число находящихся в Швейцарии беженцев и интернированных лиц - 106 470. Была раскрыта коррупция чиновников, ведавших делами интернирования в 1942 и 1943 годах; в скандале замешан один из чинов вспомогательной службы и 170 офицеров, среди них пять полковников.

Дело доходило и до гауптвахты: тебя, теперь уже арестанта, со скатанным одеялом под мышкой, на утренней поверке вызывали из строя. Подобное часто повторялось, ведь воинскую дисциплину следовало соблюдать. Я не помню, чтобы солдаты взвода, к которому принадлежал наказанный, когда-либо выразили протест, например долгим пением перед гауптвахтой, не говоря уже о голодовке. У нас был и выходной день: не так уж много свободы, два-три часа в трактире, а тот, кому не повезло, сидел в темном хлеву. Если место гауптвахты позволяло и если к провинившемуся хорошо относились товарищи, иногда удавалось передать ему сигареты или шоколад. Справедливо было наказание или нет, мы не обсуждали, но нам в течение трех последующих дней было не менее тоскливо, чем арестанту. Командирам было нелегко с людьми, вернувшимися с гауптвахты, но легче с остальными. Поэтому под арест часто попадали одни и те же солдаты. Однако следовало укреплять впечатление, что большинство - бравые ребята, они не склочничают и поддерживают офицеров. Но был тут и другой смысл: если два или три человека уже побывали на гауптвахте, их товарищи могли себе больше позволить. Впрочем, офицер старался все же меньше наказывать остальных: он боялся испортить свою характеристику.

Я не был в армии, когда освободили Париж. Мы праздновали это на улицах Цюриха. Я не помню, чтобы на службе капитан объявлял нам такие новости официально. Интересоваться происходящим в мире было личным, но дозволенным делом каждого.

Кадровым офицерам не было трудно с нами, им не нужно было объяснять рядовым, что Швейцария, когда она защищается от Гитлера, ведет войну справедливую. Это было ясно, Гитлер не был швейцарцем, и нечего ему было лезть в швейцарские дела. Опровержение фашистской пропаганды? Достаточно того, что фуражку мы надеваем не набекрень и что в походных ботинках все гвозди на месте. Мы не стремились в германский рейх, переубеждать нас тут необходимости не было. С нашей стороны не возникало никаких сомнений в боевой готовности высших кадровых офицеров. Боевая сила швейцарской армии зависела только от нашего повиновения. Так это выглядело тогда.

Обращение к швейцарскому народу (25.6.1940) одного из президентов Федерального совета, который уже направлял свой нейтральный, но прозорливый взгляд на Новую Европу под властью Гитлера, я пропустил мимо ушей.

В конце недели, отправляясь в увольнение, мы должны были оставаться в форме, и это мешало, если ты был влюблен. Не то чтоб она воняла, ну разве что совсем немножко. Она мешала разговору. Мы знали друг друга иными. Форма воспринималась как маскарад, как почетная парадная одежда, по крайней мере в отпуске. Мы идем вместе по улице, снова эта фуражка. А как иначе сможет солдат приветствовать офицера, если офицер, тоже отпускник, идет той же дорогой? В кафе фуражку можно снять и засунуть за пояс. Можно сдать ее в гардероб, это разрешалось, это делали офицеры и высшие чины, потому что у них были жесткие фуражки. Все наблюдают, сумеет ли солдат правильно себя вести в таком кафе, ты ощущаешь это внимание к себе и начинаешь сомневаться, не лучше ли зайти в другое место. Твоя сокурсница тоже чувствует это; теперь ей остается только показывать свое хорошее воспитание. Фуражки нет, зато есть мундир цвета того рода войск, к которому ты принадлежишь, и номером соединения, и вот сидишь и не решаешься положить свою руку на ее. Мундир не определяет темы разговора, но разговор не соответствует мундиру. Ее рука тоже не ляжет на рукав твоего мундира. Чтобы освободиться от некоторой натянутости, идем в другое кафе, в народном стиле, но здесь возникает неловкость другого рода. Чего хочет такой вот рядовой, прежде чем вернуться в часть, знает каждый кельнер, и каждый дает это понять солдатской невесте. В лесу или на озере, где есть надежда не встретиться с офицером, можно снять мундир. Тогда на всеобщее обозрение вылезают подтяжки. А без них брюки не держатся. Рубашка свежая, но без воротничка, потому что иначе не застегнулись бы две верхние пуговицы мундира. Мы писали друг другу письма, мы были уже близко знакомы и пытались вернуться к прежнему, несмотря на подтяжки. Это удалось наконец, когда мы оба остались в купальных костюмах.