Макс Фриш - Пьесы

На любом, даже многократном представлении этой пьесы зритель будет присутствовать на репетиции - репетируется же биография Кюрмана. Сцена, таким образом, идентична самой себе: в театре Фриша ни у кого не бывает иллюзий, что это не театр, а кусок действительности, подсмотренный сквозь проем сцены.

В первом варьируемом эпизоде Кюрман всеми силами пытается избежать рокового интима с Антуанетой, заговаривает (типичный случай фришевской модели, проведенной пунктиром,- на этот раз модели умонастроений и интересов западной интеллигенции наших дней) о Витгенштейне, Шёнберге, Киркегоре, Адорно, марксизме, предлагает поиграть в шахматы (тоже символ - ведь само "опробирование" вариантов биографии походит на разбор шахматной партии), но все его усилия тщетны: трижды варьируется эпизод, и трижды возникает роковой интим. Кюрман остается Кюрманом. И - с Антуанетой.

Постоянные "включения" повторяющихся эпизодов в разных местах биографии позволяют вскрыть самые существенные, большей частью неприглядные факты в жизни Кюрмана. Заурядность его жизни подчеркивает грозный и величественный фон: события мировой истории, которые регистратор зачитывает из досье, словно сводку последних известий. На этом фоне дано сплетение добра и зла узлы и станции биографии Кюрмана, в которой так явственно перевешивает зло.

Но устранить его он не в силах, и препятствием здесь является не временной барьер, а его, Кюрмана, внутренняя капитуляция. Жертва инерции и энтропии, он слишком "привык к своей вине", чтобы что-нибудь изменить, и вся неприглядная часть его биографии остается неизменной: и выбитый снежком глаз школьного товарища, и безутешная кончина матери, и самоубийство первой жены. И когда уже начинает казаться, что Кюрман, как и граф Эдерланд, как и Дон Жуан, вернется в уготованную ему колею, ему, наконец, удается вторая версия биографии: он становится коммунистом. Кюрман надеется, что в этой версии встреча с Антуанетой будет исключена. Ход его рассуждений прост и логичен. В этой логике - еще одна убийственно меткая модель нравов и негласных порядков в общественных институтах Запада. Вступив в коммунистическую партию, Кюрман навлечет на себя подозрение, что он "хочет переделать мир" (а не просто биографию), и будет неминуемо исключен из университета. А это значит, что он не станет профессором, то есть не будет раута - не будет Антуанеты.

Обстоятельства складываются, однако, несколько иначе, чем он ожидал Партия вынуждает его к конспирации, и его все же избирают профессором. Из университета его исключают позднее, уже после свадьбы с Антуанетой. Возникают всевозможные трудности, в том числе материального характера. В семье трещина. Появляется некто третий, образуя тривиальный треугольник. В одной из версий Кюрман стреляет в Антуанету. В другой - дает ей пощечину. В третьей Антуанета попадает в автомобильную катастрофу. Кюрману приходится выбрать самый безобидный вариант, в котором ему удается "стереть" только пощечину.

Финал всех версий один - Кюрман заболевает раком. Желание варьировать у него исчезает, он словно соглашается с Пелегрином: "Не нужно ничего повторять". Происходит это с точки зрения интересов пьесы вовремя: она еще но успела наскучить читателю и зрителю, бесконечные вариации но утратили еще над ним своей интригующей власти. Написанный на том же материале роман "Допустим, меня зовут Гантенбайн" несколько утомителен своей перенасыщенностью и монотонностью вариаций, там и герой и героиня имеют по нескольку ипостасей: Гантенбайн, он же Эндерлин, он же Свобода; Лиля-актриса, Лиля-баронесса, Лиля-домохозяйка и т. д. В решении пьесы Фриш обнаружил больше изящества и чувства меры. Роман, по существу, не окончен оборван на полуслове. Развязка пьесы сделана остроумно.

Регистратор передает право изменить свою судьбу самой Антуанете. Роковой вечер переигран еще раз - Антуанета уходит. Зрителю предоставлено самому "проиграть" новый вариант биографии Кюрмана без Антуанеты.

Действие не закончено. Оно перенесено в воображение зрителя. Правила игры ему известны. У Фриша не только герой, но и зритель становится homo ludens'oм, "играющим человеком". Он и здесь следует за Музилем, сказавшим, что "человек - это игра возможностей". Задача человека заключается в отборе из огромного числа возможностей, в нем заложенных, лучших, творчески перспективных. Кюрман - говорящая фамилия, "кюрен" по-немецки значит "избирать".

Поиски утраченных возможностей, однако, ничего не дают Кюрману. Они лишь демонстрируют крах личности на склоне неправедной жизни.

В "Биографии", как и в предшествовавших ей пьесах, Фриш по-прежнему (и по-прежнему на негативном примере) учит ответственности. За себя, за мир, за историю. За каждый свой поступок, из которых, как из кирпичей, складывается здание биографии. Вслед за Брехтом (хотя и без брехтовской уверенности в действенной мощи своего слова) он восстает против рабской зависимости человека от обстоятельств, утверждая веру в изменяемость мира.

В интервью, данном по поводу пьесы журналу "Шпигель", Фриш, в частности, сказал: "Классическая драматургия... утверждает, что история могла развиваться только так и не иначе. Мой жизненный опыт подсказывает, однако, что в мире происходят многие вещи, которые не должны были бы происходить, и, напротив, не происходят вещи, которые могли бы произойти".

Судьбы мира, говорит своей последней пьесой Фриш, зависят от людей, из биографий которых складывается история.

Фриш назвал "Бидермана и поджигателей" поучительной пьесой без поучения. В ней назидательный эффект преследуется парадоксальными средствами: показом бесполезности назидания. Бидерман не извлекает никакого урока из исторической трагедии. Современная действительность на Западе сплошь и рядом дает подобные жизненные примеры. Можно ли, наблюдая их массовость, по-прежнему веровать в преобразующую силу искусства? В этом сомнении Фриша очевидно его расхождение с учителем. Фриш - человек и писатель - полон искренней благодарности Брехту, творчество которого он считает эталоном современной драматургии, ее высшим достижением (откликаясь на различные и разнонаправленные течения современного западного театра, он недавно заметил: "Что остается, так это Брехт, мы же суетливо торопимся дальше..."). И все-таки Фриш далек от брехтовского оптимизма относительно назидательной пользы театра. В своем программном докладе "Писатель и театр", прочитанном в 1964 году во Франкфурте-на-Майне, он, в частности, сказал: "Без него, полагал Брехт, правители чувствовали бы себя увереннее. Скромная надежда - и очень смелая. Миллионы зрителей видели Брехта и будут смотреть его вновь и вновь. Смею сомневаться, чтобы хотя бы один из них изменил при этом свои политические взгляды или по крайней мере подверг их испытанию".