Томас Гарди - Возвращение на родину

Лицо это было хорошо, даже превосходно, вылеплено. Но сознание уже начало использовать его как памятные таблички, на которых владелец записывает все свои пристрастия, по мере того как они возникают и развиваются. Уже ясно было, что еще зримая в нем красота вскоре будет безжалостно изглодана ее нахлебником - мыслью, хотя эта разрушительница могла бы с таким же успехом вскармливаться в оболочке более грубой, где нечему было вредить. Если бы небеса охранили Ибрайта от утомительной привычки к размышлению, люди говорили бы о ком - "красавец". Если бы мозг его созревал в окладе черт более жестких, о нем сказали бы - "мыслитель". Но здесь внутренняя напряженность подтачивала внешнее совершенство, и люди говорили, что вид у него какой-то странный.

Те, что вначале любовались им, кончали тем, что вчитывались в него, как в книгу. Ибо на лице его было немало четких записей. Хотя еще не изможденное мыслью, оно уже носило на себе знаки, говорившие о попытках осмыслить окружающее, - знаки, которые мы нередко находим на человеке после четырех или пяти лет его самостоятельных усилий, следующих за мирным периодом ученичества. По нему было видно, что мысль есть недуг тела, он был как бы косвенным доказательством того, что идеальная телесная красота несовместима с утонченностью чувств и полным осознанием заключенных в самой природе противоречий.

Духовный свет в человеке тоже ведь питается маслом жизни, как и физическая наша натура, и печальные следствия двойного спроса на один и тот же запас уже были на нем заметны.

Есть люди, при встрече с которыми философ жалеет, что мыслитель создан из бренной материи, а художник - что этой бренной материи приходится мыслить. Встреться им Ибрайт, вглядись они в него попристальнее, оба - и философ и художник, - без сомнения, стали бы, каждый со своей точки зрения, горько оплакивать эту взаимозависимость тела и духа, разрушительную и для того и для другого.

Что же касается выражения его лица, то в нем было видно, как врожденная веселость борется против угнетения извне - и не всегда успешно. Оно выражало одиночество, но и еще нечто большее. Как обычно у даровитых натур, божество, позорно закованное в тюрьму человеческой плоти, сверкало в нем как луч.

Все это как-то странно подействовало на Юстасию. В том взвинченном состоянии, в каком она была уже и до этого, даже человек самой ординарной внешности произвел бы на нее впечатление. Но сейчас, глядя на Ибрайта, она испытывала смущение и робость.

Представление кончилось: Сарацину отрубили голову, святой Георгий одержал победу. Никаких восторгов по этому поводу никто не выказал, как не стали бы их выказывать по поводу того, что осенью в лесу бывают грибы, а весной подснежники. Зрители отнеслись к пьесе с такой же флегмой, как и сами актеры. Это было развлечение, которому полагалось предаваться каждый год на святках, - и говорить тут было не о чем.

Комедианты спели заунывную песнь, которой заканчивается пьеса и во время которой все убитые безмолвно и зловеще встают на ноги, словно призраки наполеоновских солдат на Полночном параде. После чего дверь растворилась, и на пороге появился Фейруэй в сопровождении Христиана и еще одного поселянина. Они дожидались снаружи, пока кончится пьеса, так же как актеры недавно дожидались окончания танцев.

- Заходите, заходите, - сказала миссис Ибрайт, и Клайм поспешил навстречу новым гостям. - Что это вы так поздно? Дедушка Кейтл давно уж здесь, мы думали, вы вместе придете, вы же все там рядом живете.

- Да я бы и раньше пришел. - сказал Фейруэй и остановился, отыскивая на потолочной балке гвоздик, чтобы повесить шляпу, но, обнаружив, что тот, на который он привык ее вешать, уже занят пучком омелы, а все гвозди на стене ветками остролиста, он в конце концов приладил свой головной убор в неустойчивом равновесии одним краем на ящик из-под свечей, а другим на верхушку стоячих часов.

- Я бы и раньше пришел, сударыня, - успокоившись, продолжал он, - да ведь знаю я, как тесно бывает в доме на вечеринках, ну и подумал, лучше уж погожу, пока у вас малость утрясется.

- И я тоже так подумал, миссис Ибрайт, - с важностью проговорил Христиан, - но отца разве удержишь, убежал из дому еще засветло. Я ему говорил, неприлично, мол, старику так рано приходить, да ему слова что горох об стену.

- А что ж мне - половину пропустить, что ли? Нет уж, где веселье, туда я стрелой лечу! - бодро откликнулся дедушка Кентл из каминной ниши.

Фейруэй тем временем изучающе оглядывал Ибрайта.

- Вот хотите верьте, хотите нет, - произнес он, обращаясь ко всем в комнате, - а я бы в жизнь не узнал этого джентльмена, кабы встретил его где-нибудь не у него в доме, - до чего же он изменился!

- Вы тоже изменились, Тимоти, и притом к лучшему, - ответил Ибрайт, окидывая взглядом плотную фигуру Фейруэя.

- А я? А я, мистер Ибрайт? Я тоже изменился к лучшему? Посмотрите и на меня! - воскликнул дедушка Кентл, выходя из ниши и остановись в полуфуте от глаз Клайма для большего удобства обозрения.

- Посмотрим, посмотрим, - сказал Фейруэй и, взяв свечу, стал водить ею перед лицом дедушки Кентла, а тот, сияя улыбкой и отблесками свечи, молодцевато выпячивал грудь и поводил плечами.

- Вы очень мало изменились, - сказал Ибрайт.

- Помолодел немножко, вот и вся его перемена, - авторитетно заключил Фейруэй.

- Ну это не моя заслуга, гордиться нечем, - ухмыльнулся обрадованный старец. - А пофрантить люблю, это верно, в этом винюсь. Отроду был таков, все знают. Но с вами, мистер Клайм, мне, понятное дело, не равняться!

- Да и никому из нас, - баском, словно про себя, промолвил Хемфри.

- Нет, правда, другого такого молодца у нас и не видано, - сказал дедушка Кснтл. - Вот разве только я, когда в солдатах служил - уэссекскими красавцами нас тогда прозвали за то, что уж очень были щеголеваты... Да и то рядом с пил, не-ет, не поставишь! Но в восемьсот четвертом году многие говорили, что во всем Южном Уэссексе не сыскать такого бравого солдата, как я, - приметили, значит, как я мчался со всем отрядом по ихней главной улице мимо магазинных витрин в тот день, когда мы удирали из Бедмута, потому что прошел слух, будто Бонапартишка высадился за мысом... Эх, и картинка я был тогда - стройный как тополь, с кремневым ружьем, в гетрах, ташка у бедра, воротник под самые уши, а все снаряженье - ремни, портупея, ранец - так-то начищено, блестит, как семь звезд Большой Медведицы!.. Да, соседи, посмотрели бы вы на меня в восемьсот четвертом!

- Статью мистер Клайм в материнский род удался, - сказал Тимоти. - Я хорошо знал ее братьев. Таких длинных гробов ни для кого во всем Уэссексе не делали, да и то, говорят, покойному Джорджу коленки малость согнуть пришлось.

- Гробы? Где? - спросил Христиан, подходя ближе. - Опять кто-нибудь привиденье видел, мистер Фейруэй?