Теодор Гладков - Первый из десяти дней, которые потрясли мир

ТЕОДОР ГЛАДКОВ

ПЕРВЫЙ ИЗ ДЕСЯТИ,

КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИР

Джон Рид родился ровно сто лет назад - 22 октября 1877 года, в состоятельной семье. Он получил превосходное образование в престижном Гарвардском университете, перед ним открывалась блистательная карьера. Он отказался от всего, в том числе от родственных связей, чтобы отдать свой талант служению рабочему классу. Джон Рид умер, не дожив и до тридцати трех лет, но и этой короткой жизни хватило, чтобы войти в историю. Выдающийся американский журналист, он по собственной воле и свободному выбору стал участником Великой Октябрьской социалистической революции, ее первым и лучшим летописцем. И потому прах его покоится на священной для каждого советского человека Красной площади у Кремлевской стены.

Замечательная книга Джона Рида о русской революции "Десять дней, которые потрясли мир" получила высокую оценку В. И. Ленина, она переведена на множество иностранных языков. Имя Джона Рида, ставшего впоследствии одним из основателей Коммунистической партии США, неотделимо ныне и навсегда от самого выдающегося события в истории XX века - Октябрьской революции.

Мы публикуем главу из книги Т. Гладкова "Джон Рид", вышедшую в популярной серии "Жизнь замечательных людей", в которой воссоздан глазами великого американца исторический день взятия восставшим народом Зимнего дворца...

В среду 7 ноября (25 октября. - Т. Г.) Рид встал поздно, когда в Петропавловской крепости уже ухнула полуденная пушка. Досадуя на себя за потерю времени, разбудил Луизу. Наскоро пожевал что-то всухомятку и, на ходу обмотав шею пестрым мохнатым шарфом, выскочил на улицу. Жена догнала его уже в дверях.

У подъезда гостиницы, зябко поеживаясь, прохаживался Альберт Вильямс. Коллега был явно взволнован:

- Хэлло, Джек, Луиза! Жду вас уже битый час, - радостно приветствовал он друзей. - В городе творится такое!..

Втроем пошли к центру.

Стоял на редкость, даже для Петрограда в эту пору, промозглый, холодный день. Мелкий косой дождь, казалось, застревал в сыром ватном воздухе. На Большой Морской, около наглухо закрытых дверей Государственного банка, высоко подняв набрякшие от дождя воротники шинелей, стояли несколько солдат. За плечами - винтовки.

- Вы чьи, - спросил Рид, - за правительство?

- Нет больше правительства, - весело гоготнул один и выразительно добавил: - Фьюить!

Значит, началось...

Рида немного удивило, что улицы вроде бы выглядели так же, как обычно. Пожалуй, даже спокойнее, чем обычно. Как всегда громыхали облепленные людьми трамваи. Визгливо выкликала торговка семечками. Откуда-то из подворотни доносились жалобно дребезжащие звуки шарманки.

В глаза бросилась свежая, лепящаяся на стене листовка: Петроградская городская дума доводила до сведения граждан, что накануне ею создан Комитет общественной безопасности.

Ого! Это что-то новенькое! Рид осторожно отлепил листовку, сунул в карман куртки.

Потом лишь понял - липкий, расползающийся под пальцами листок серой бумаги означал объявление большевикам войны.

Откуда-то навстречу выскочил мальчишка-газетчик в рваной кацавейке. На самые уши нахлобучена старая матросская бескозырка. Пронзительно заверещал:

- Газета "Рабочий путь"! Газета "Рабочий путь"!

Торопливо выхватил из детских рук номер, не глядя сунул керенку. А в передовой грозно:

"Всякий солдат, всякий рабочий, всякий истинный социалист, всякий честный демократ не могут не видеть, что созревшее революционное столкновение уперлось в немедленное разрешение.

Или - или.

Или власть переходит в руки буржуазно-помещичьей шайки...

...Или власть перейдет в руки революционных рабочих, солдат и крестьян..."

И выше афишным шрифтом заголовок: "Вся власть Советам рабочих, солдат и крестьян! Мира! Хлеба! Земли!"

Значит, бой начался...

На углу Морской с Невским попался знакомый меньшевик-оборонец. Рид спросил, правда ли, что произошло восстание. Тот лишь пожал плечами.

- Черт его знает... Может быть, большевики и могут захватить власть, но больше трех дней им ее не удержать. Страной управлять - это, знаете ли, батенька... Может быть, лучше и дать им попробовать - на этом они сами свернут себе шею...

Ответу не удивился. Знакомые песни. Неожиданно мелькнула озорная мысль: "Интересно, а сколько бы продержались меньшевики? Пожалуй, меньше трех дней".

Рассмеялся неудержимо и, не попрощавшись с оторопевшим "тоже социалистом", зашагал к Исаакиевской площади.

Около Мариинского дворца, где заседал обычно "Временный Совет Российской Республики", - цепь вооруженных солдат. На набережной Мойки баррикада - штабеля дров, поваленный набок трамвайный вагон, ящики, бочки. Возле баррикады серая туша броневика с красным флагом на тупорылой башне. Его пулеметы направлены на крышу Исаакия. И отовсюду, насколько охватывал взор, стягивались ощетинившиеся штыками колонны матросов и солдат. Урча и чихая, на площадь выкатил грузовик. На переднем сиденье - вооруженные солдаты. Сзади нахохлившиеся мокрые фигурки нескольких членов Временного правительства.

Среди солдат Рид узнал большевика Якова Петерса. Тот приветливо помахал рукой:

- Я думал, что вы переловили ночью этих господ! - крикнул Джек.

- Эх, - Петере досадливо выругался, - большую половину выпустили раньше, чем мы решили, что с ними делать!..

Латышу было явно уже не до рассказов, и, не теряя времени, Рид направился дальше - к Зимнему.

Окруженная со всех сторон кордонами вооруженных солдат, Дворцовая площадь выглядела какой-то растерянной. Сиротливо и беспомощно вздымался к хмурому, неприветливому небу Александрийский столп. Еще вчера надменно-царственный центр страны, сегодня судьбами истории Дворцовая площадь превратилась в задний двор старой России.

У всех входов часовые - неизвестно чьи. Рид предъявил им мандат Смольного. Никакой реакции. Рид пожал плечами. Значит, придется пускать в ход американский паспорт. В керенском государстве эта пухлая книжища всегда оказывалась каким-то магическим "Сезам, отворись!". На этот раз - тоже. Вильямс только хмыкнул.

Древний швейцар с горемыкинскими бакенбардами, одетый в синюю, расшитую позументом ливрею, почтительно принял плащи и шляпы. Не встречая больше никаких препятствий, американцы поднялись по лестнице. В длинном мрачном коридоре ни души. На стендах темные квадраты - следы содранных гобеленов. Паркет затоптан. На всем печать заброшенности и отчуждения. Возле кабинета Керенского, бесцельно покусывая ус, топтался молодой офицер. При появлении иностранцев он оживился.

Представившись, Рид спросил, может ли он проинтервьюировать министра-председателя.