Эрнст Гофман - Разбойники

Мой сосед посоветовал мне в заключение познакомиться с помешанной, которая дика только во время своих одиноких прогулок; в обыкновенное же время очень тиха и добра.

Я отправился к ней сегодня вечером. Хозяева ее нисколько не удивились моему посещению и сказали мне, что графиня скоро вернется с прогулки. И действительно, скоро в комнату вошла дама, одетая так же, как и тогда, когда я ее встретил накануне в лесу. Она поздоровалась со мной без всякой дикости, с достоинством, и, как будто зная, что я пришел именно к ней, предложила садиться. Без всяких признаков помешательства она заговорила об обыденных вещах, пока я сам, не знаю как мне пришло это в голову, спросил об ее истинном имени. Тогда она устремила на меня пристальный взгляд и спросила тоном, исполненным глубокой грусти:

- Как? Вы меня не знаете? Разве вы не видели меня среди ужасов злобной судьбы, разве вас не волновала ужасная участь, постигшая меня? Ведь я несчастная Амалия, графиня фон Моор; но это черная клевета, будто мой Карл сам убил меня. Он только притворился убийцей, чтобы успокоить дикую шайку. Он вонзил мне в сердце только театральный кинжал.

Последние слова графиня сказала с улыбкой и совсем тихо. Затем она впала в прежний тон и продолжала:

- Швейцер и Козинский, эти благородные люди, спасли меня. Вы видите, что я живу, и живу не без надежды. Император должен вознаградить графа Карла фон Моор, и он вознаградит его; но он во может это сделать раньше, чем умрет граф Франц. А у него три жизни. Он уже умер два раза. Я сама (это графиня сказала мне на ухо, близко пригнувшись ко мне), я сама вот этой рукой убила его один раз. Теперь он живет третьей жизнью; и когда эта жизнь кончится, что случится скоро, все пойдет отлично. Карл вернется получить отнятое у него владение в Богемии, и моим страданиям придет конец. Когда мой дядя умер, я открыла той самой рукой, которой убила второй раз его сына, его левый глаз, и он остался открытым, и никто не мог его закрыть, и этот глаз теперь постоянно смотрит на меня...

Графиня погрузилась в глубокое раздумье; но затем вдруг вскочила, причем мрачный огонь безумия сверкнул в ее глазах и сказала мне:

- Находите ли вы меня красивой? Можете ли вы меня любить? О, я могу роскошно наградить вас за вашу любовь! Уведите меня от ненавистного мне человека. Спаси, о спаси меня!..

Графиня хотела броситься мне на грудь, но ее удержал хозяин и сказал ей тихо:

- Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! Он там. Теперь самое время. Вам пора идти.

- Ты прав, добрый Даниэль, - ответила она. - Ты вполне прав. Прочь, прочь!

И с этими словами она выскочила из комнаты.

Я дрожал как в лихорадке и бормотал непонятные слова.

- Она напугала вас, - сказал хозяин, улыбаясь. - Но теперь это ничего не значит. Прежде, когда я не вмешивался в ее слова, как я делаю это теперь, она всякий раз после слов: "спаси, спаси меня!" - впадала в бешенство. Теперь же она только соберет свои драгоценности и будет блуждать с ними, бормоча странные речи; после этого она заснет глубоким сном и проснется уже в своем обычном спокойном состоянии.

...Когда я пришел домой, я нашел твое письмо! Более ни слова... О Гартман! Мой сердечно любимый друг. Когда-то ты сказал мне, что мы находимся среди "Разбойников" Шиллера, и эта мысль, казавшаяся простою шуткой, привела в движение маятник разрушительного механизма, увлекшего с собою и меня настолько, что я чувствую его гибельную силу. Прощай!"

Когда Гартман снова увиделся с своим другом в Берлине, он нашел его уже исцеленным от грустного настроения, приписываемого его физическому страданию. Но и теперь еще часто оба друга, Гартман и Виллибальд, сойдясь вместе вечером, вспоминают об ужасной трагедии в Богемии, в первом акте которой судьба заставила и их играть роль. Эти воспоминания всегда вызывают в них глубокую печаль.