Оливер Голдсмит - Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

Прощай.

Письмо VIII

[Китаец обманут лондонской проституткой.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Сколь нестерпимы, о кладезь небесной премудрости, были бы эта разлука и расстояние, нас разделяющее, если бы не возможность изливать душу на бумаге и постоянно делиться с тобой всем, что меня занимает.

С каждым днем я все больше привыкаю к народу, среди которого живу, и все чаще думаю о том, что со временем, вероятно, найду этих людей более щедрыми, обходительными и гостеприимными, нежели в первые дни моего пребывания здесь. Я начинаю постепенно постигать их нравы, обычаи и понимать причины их отличий от китайцев, этого зерцала вежливости, которому подражают все народы.

Вопреки моим вкусам и предубеждениям здешние женщины начинают казаться мне сносными, и я уже могу без отвращения смотреть на томные голубые глаза и зубы белее слоновой кости. Я все чаще склоняюсь к мысли, что красоту нельзя мерить одной меркой. Говоря по правде, манеры здешних дам так милы и прелестны, что я перестаю замечать все эти разительные изъяны их наружности, искупаемые не столь явными, но драгоценными достоинствами ума и сердца. Пусть зубы у англичанок не черные, а большой палец на ноге величиной со ступню китаянки, зато, мой друг, сколько в них душевности, и вдобавок они такие непринужденные, привязчивые, радушные и обольстительные создания! На лондонских улицах я за один вечер получил от женщин больше приглашений, нежели в Пекине за двенадцать лун {1}.

Когда я в сумерках возвращаюсь с обычной одинокой прогулки, меня в разное время и на разных улицах встречают эти нарядно одетые и доброжелательные дочери радушия, помыслы которых столь же благородны, как их внешность. Тебе известно, что природа наделила меня наружностью самой невзрачной, тем не менее эти дамы в своем великодушии не придают этому обстоятельству ни малейшего значения. Мое широкое лицо и приплюснутый нос не внушают им отвращения; они догадываются, что я - чужестранец, и это служит для них лучшей рекомендацией. Они, как видно, почитают за долг перед отечеством привечать чужеземцев и оказывать им посильные услуги. Одна берет меня под руку и, можно сказать, заставляет идти с ней, другая обнимает за шею, не желая отстать в гостеприимстве, а третья, еще более любезная, предлагает мне подкрепиться стаканчиком вина для бодрости. Вино здесь пьют только люди богатые, и все же им угощают чужестранца.

Недавно одна такая добросердечная особа в белом наряде, как я ни упирался, проводила меня до дому, сияя рядом со мной подобно метеору. Судя по всему, изящное убранство моего жилища очаровало ее. Впрочем, это и неудивительно, ибо оно обходится мне без малого два их шиллинга за неделю. Любезность моей гостьи этим не ограничилась. Уходя, она спросила, который час, и, заметив, что часы мои испорчены, тотчас вызвалась отдать их в починку своему родственнику, что обойдется, конечно, дешевле, а ей, как она меня заверила, не будет стоить ничего. Через несколько дней она принесет мне исправленные часы, и я уже сочиняю приличествующую случаю благодарственную речь.

"О небесное совершенство! - скажу я ей, - сколь счастлив я, найдя после стольких мучительных скитаний прекрасную страну, населенную сострадательными людьми! Я еще объеду много стран и увижу много неведомых народов, но где еще я встречу сердце столь чистое, как то, которое бьется в твоей груди! О, без сомнения тебя вскормила клювом Шин-Шин или вспоила своим молоком заботливая Чжин Хун. Звук твоего нежного голоса заставил бы Чжун Фу забыть своих детенышей и вызвал бы из водной глуби самого Бо {2}. Твой слуга навсегда сохранит в душе чувство признательности и верит, что настанет день, когда он прославит среди дочерей Китая твою добродетель, искренность и правдивость!" Прощай.

Письмо IX

[Распутство англичан. Описание дамского угодника.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Меня обманули! Та, которую я почитал дочерью рая, оказалась хуже самой бесстыдной из питомиц страны Хань {1}. Я лишился пустяка, но утешаюсь тем, что узнал истинную цену обманщицы. Посему я опять проникся полнейшим равнодушием к английским дамам, и наружность их вновь оскорбляет мой взор. Вот так изо дня в день я занят тем, что прихожу к умозаключениям, которые через минуту опровергает горький опыт. Настоящее открывает мне глаза на прошлое, и я обретаю если не мудрость, то смирение.

Законы и религия запрещают англичанину вступать в брак более чем с одной женщиной, а потому я решил, что в этой стране не может быть уличных девок. Я заблуждался. Любой англичанин заводит себе столько жен, сколько он в состоянии содержать. Законы этой страны скреплены кровью, их прославляют и оставляют в небрежении. Китаец, которому религия разрешает иметь двух жен {2}, далеко превзойден англичанином в распущенности. Здешние законы подобны книгам Сивиллы {3}, их все чтят, но мало кто читает и еще реже понимает. Даже те, кто считается их блюстителями, спорят по поводу смысла многих из них, а о некоторых даже не слышали. Посему закон, обязывающий англичанина иметь одну жену, строго соблюдается лишь теми, кому либо одной жены более чем достаточно, либо нет денег, чтобы купить себе двух. Остальные же открыто его нарушают и даже нередко похваляются этим. Подобно персам, они, очевидно, считают, что, увеличивая сераль, они доказывают свое мужество. Вот почему здешний мандарин содержит обычно четырех жен, джентльмен - трех, лицедей двух, а судьи и помещики сначала совращают юных девушек, а потом карают их за распутство.

Мое описание может внушить тебе мысль, будто тот, кто заводит себе четырех супруг, в четыре раза превосходит здоровьем того, кто обходится одной, то есть, будто мандарин более крепок телом, чем джентльмен, а джентльмен - чем лицедей. Ничего подобного! Мандарин нередко еле волочит ноги, истощен излишествами и принужден искать разнообразия не от избытка сил, а, напротив, вследствие немощи. Многочисленность жен в высшей степени сомнительное доказательство его мужественности.

Кроме помещиков, здесь есть еще особый круг мужчин, главное занятие которых заключается в совращении красавиц. Глупые женщины называют их любезными кавалерами, а женщины умные почитают за чудовищ. Тебе, вероятно, интересно узнать, какими достоинствами отмечены эти мужчины, столь ласкаемые слабым полом; превосходят ли они всех прочих умом или красотой? Я отвечу тебе прямо: у них нет ни ума, ни красоты, но лишь бесстыдство и настойчивость. С помощью бесстыдства и настойчивости любой мужчина, даже в самых преклонных летах, прослывет сердцеедом. Мне даже рассказывали о таких, которые клялись, будто умирают от любви, тогда как всему свету было очевидно, что они вот-вот испустят дух от старости. А удивительнее всего то, что такие-то дряхлые повесы обычно одерживают больше всего бесчестных побед.