Джон Голсуорси - Из сборника Пять рассказов

У автомобиля стоял, опираясь на палку, старый седобородый крестьянин и разговаривал с шофером. Он сразу смолк, увидев Эшерста, и, виновато притронувшись к шляпе, заковылял было дальше по дороге.

Эшерст спросил его, указывая на маленький зеленый холм:

- Не можете ли вы сказать мне, что это такое?

Старик остановился, и на его лице появилось такое выражение, как будто он хотел сказать: "Угадали, сударь, кого спросить".

- Это могила, - ответил он.

- А отчего она здесь? Старик улыбнулся.

- Это, как говорится, целая история. Мне уж не впервой ее рассказывать, здесь много людей ходит, все спрашивают. Мы зовем это место "Девичья могилка".

Эшерст протянул кисет.

- Закуривайте, - предложил он.

Старик снова дотронулся до шляпы и медленно набил свою старую глиняную трубку. Его глаза под лохматыми седыми бровями, окруженные целой сетью морщин, все еще блестели, как у молодого.

- Ежели вы ничего не имеете против, сэр, я присяду. Что-то у меня нынче нога побаливает, - сказал он и уселся подле холмика.

- Здесь на могилке всегда лежат цветы. И не так скучно здесь; добрые люди ездят и ходят, автомобили и всякое такое... не то, что в старые годы. Теперь-то ей не так обидно... Сама на себя руки наложила, бедняжка!

- Вон оно что... - проговорил Эшерет. - Оттого ее и похоронили на перекрестке. А я и не знал, что этот обычай до сих пор сохранился.

- Да это случилось давным-давно! У нас тогда священник был очень строгий. Погодите, мне под святого Михаила семьдесят шестой пошел, что ли. А тогда мне всего пятьдесят годов было. И ни один человек не знает того, что знаю я. Она, эта девушка то есть, была отсюда, с той же фермы, где я работал, от миссис Наракомб теперь ферма перешла к Нику Наракомбу. И я нынче, бывает, для него кое-что делаю...

Эшерст, прислонясь к стене, раскуривал трубку, прикрыв ее от ветра рукой. Спичка уже потухла, а он все еще не отнимал рук от лица.

- Да? - сказал он, и его голос даже ему самому показался хриплым и чужим.

- Таких, как она, бедняжка, на всем свете не найти! Всегда кладу цветок ей на могилку. Красивая была и добрая, да вот не позволили ее похоронить у церкви - и там, где она хотела, тоже не дали. - Старик умолк и погладил жилистой волосатой рукой дерн холма, где росли колокольчики.

- Да? - сказал Эшерст.

- Ежели говорить начистоту, - продолжал старик, - так я думаю, что тут любовь замешалась, не иначе, хоть наверняка никто ничего не знает. Разве узнаешь, о чем девушка думает, но, по-моему, дело было так... - Он снова провел рукой по холмику. - Очень я любил эту девочку, да, по правде сказать, кто ее не любил? Только сердце у нее было любящее, - оттого все и случилось. - Старик поднял глаза.

- Да? - снова пробормотал Эшерст дрожащими губами.

- Дело было весной, в эту же пору... нет, пожалуй, попозже, когда все зацвело... Жил у нас тогда один студент, славный малый, только ветер в голове... Мне-то он понравился, и ничего я между ними не примечал, но, видать, вскружил он девочке голову. - Старик вынул трубку изо рта, сплюнул и продолжал: - Видите ли, он вдруг уехал и больше не возвращался. У них до сих пор остались кое-какие его вещи, заплечный мешок... Это-то меня и удивило: он так за вещами и не прислал. Звали его Эшес или вроде того.

- Да? - сказал Эшерст в четвертый раз.

Старик пожевал губами.

- Она ничего не говорила, только с того дня на нее словно наваждение нашло, стала будто не в себе. Никогда в жизни не видал я, чтоб люди так сразу менялись. У них на ферме работал один молодой парень, Джо Биддафорд его звали, он был от нее без ума, изводил ее, наверно, своими приставаниями. А она стала совсем дикая. Я ее, бывало, видел по вечерам, когда телят загонял. Стоит под большой яблоней и глядит прямо перед собой. Ну, думаю, кто знает, что с тобой стряслось, да только вид у тебя больно нехороший, просто жалость берет, вот что!..

Старик снова раскурил трубку и задумчиво затянулся.

- Ну?.. - прошептал Эшерст.

- Как-то раз я ее и спросил: "Что с тобой, Мигэн?" Ее звали Мигэн Дэвид, она была из Уэльса, как и ее тетка, старая миссис Наракомб. "Ты все о чем-то горюешь", - говорю. "Нет, Джим, говорит, ни о чем я не горюю". "Нет, горюешь", - говорю я, а она: "Нет, нет!", а у самой слезы так и катятся. "А чего ж ты плачешь?" - говорю, а она прижала руку к сердцу: "Здесь, говорит, болит, только ничего, это скоро пройдет, но если, говорит, со мной что случится, пусть меня похоронят под большой яблоней, Джим". А я смеюсь: "Да что с тобой случится, глупенькая?" "Нет, говорит, я не глупенькая". Я-то знаю, что девушки иногда зря болтают, и думать об этом не стал. А дня через два, часов в шесть вечера, гоню я телят и вижу - в ручье, у самой яблони, что-то темное лежит. А я и думаю: "Не свинья ли это, вот чудно, куда забралась!" Подошел - и увидел, что там...

Старик замолчал. Он поднял глаза, блестящие и печальные:

- Это была она, в маленьком затоне под скалой, где раза два купался тот молодой джентльмен. Она лежала в воде ничком. А над ее головой - куст лютиков, так прямо и свешивался с камня. Поднял я ее, посмотрел ей в лицо ну прямо как у ребенка, спокойное да красивое, просто до того красивое, что и сказать нельзя. Доктор ее осмотрел, сказал, что ей никогда бы не утонуть на таком мелком месте, если бы не нашло на нее затмение. И правда, посмотреть на ее лицо, так сразу было видать, что она не в себе. Я просто от слез не мог удержаться - до того она лежала красивая. Уже июнь месяц пошел, а она где-то отыскала веточку яблоневого цвета и воткнула себе в волосы. Вот я и думаю: верно, на нее нашло наваждение, оттого она так весело и пошла на смерть. Там совсем мелко было - фута полтора, не больше... Да я-то знаю, что это место нечисто, и она знала, меня и теперь не уговоришь, что это не так... Только зря я всем передал наш с ней разговор насчет того, чтоб ее похоронили под большой яблоней. Все и решили, что она нарочно покончила с собой, - потому-то ее здесь и схоронили. Священник у нас на этот счет был строгий.

Старик снова погладил рукой холмик - Просто удивительно, чего только девушка от любви не сделает. А у нее сердце было любящее. И мне думается, что его разбили. Ну, да кто его знает, как оно было...

Он взглянул на Эшерста, как бы ожидая одобрения, но тот прошел мимо старика, словно не видя его.

Эшерст поднялся на холм, мимо места, где был приготовлен завтрак, спустился вниз и там, где никто его не мог увидеть, бросился ничком в траву. Так вот как была вознаграждена его добродетель, вот как отомстила злая Киприда, богиня любви! И перед глазами его, мокрыми от слез, встало лицо Мигэн и веточка яблони во влажных ее кудрях. "В чем моя вина? - подумал он. - В чем я поступил неправильно?" Но ответа он не находил. Была весна, вспыхнула страсть. Цветы и пенье птиц... весна в его сердце, в сердечке Мигэн... Может быть, просто Любовь искала жертву. Значит, прав греческий поэт - и сегодня в его стихах звучит та же истина: