Борис Шахов - Черная шаль с красными цветами

- А луг получился славный,- рассказывал Федор, почти увлеченно. Разошелся.- Сена там отменные… Мы с отцом его еще расширили, это уже попозже, и с кормами забот не знали, хватало от лета до лета. Конечно, доставка неблизкая, но уж не без того, труды-то свои. Опять же, охота, и тут удача бывала… А в прошлом годе, март месяц, да, собрали нас, мужиков, на сходку. Зильган Петыр Вась у нас есть, Василий Петрович, если по-русски сказать, он старался. Нашел себе работу, чтоб на земле не потеть. Надо, скажет, организовать колхоз. Такой, говорит, сверху приказ вышел. В нашей деревне двадцать один дом, всего двадцать пять хозяйств, и все, говорит должны записаться. Лошадей со всей сбруей, с инвентарем, и коров, и овец - все, у кого что есть, собрать вместе, в один хлев загнать, а самим, значит, работать только артелью. Ну, как так - вдруг? Почему? Я малограмотный, темный лесной мужик, мне недоступно. Мы с Ульяной вместе с утренней зарею встаем, весь день стараемся, а тот же Зильган лежит на боку и лень свою греет. У него в хлеву одна коровенка костями гремит, на пустом сеновале ветер свищет - а я по чьему-то разумению объединяться с ним должен? И на него, на лодыря, спину гнуть? Да ты там мне рассказывал: при новой жизни никакой эксплуатации не будет!..

Туланов разгорячился и, незаметно для себя, перешел на «ты» со старшим майором госбезопасности.

- Я конечно, темный мужик, не отрицаю. Да тут никакой такой образованности и не надо, чтобы понять: этот наш Василь Петрович опять же эксплуататор и есть, только новый. Какая разница, как назвать - купец, или кулак, или помещик, или председатель,- не в слове ж дело, а в том, что я снова землю потом поливать буду, а кто-то станет мной помыкать и хлеб мой делить. Да не хочу я так! Или мне тоже работать, как Василь Петрович - спустя рукава? А я не могу так работать. Не по мне это. У меня дети растут, их надо научить - чтоб хорошими людьми выросли, чтоб на чужой каравай не заглядывали, а завсегда свой имели…

Туланов поймал взгляд Гурия и осекся. Подумал: «Хотел ты слушать - вот… слушай. Нравится тебе, не нравится, а слушай. Будь что будет - выскажу все, а там… воля божья».

- Что думал, то и высказал я на сходке. А Василь Петровичу так прямо в глаза и резанул: ты, мол, сначала свою кривую шапку поправь, а потом уж других учи, как им жить и куда свою скотину сводить. Ну, он на меня накинулся, я, вроде того, кулак и потому сам не хочу в колхоз и других это… агитирую. Ну, я-то знаю: что у меня есть, то горбом моим нажито. И вся деревня знает. Чего мне какого-то ленивого босяка бояться? Показал я ему кулак - вот уж… от кулака у меня только свой кулак и есть - и ушел со сходки. Я свое сказал, делать мне там больше нечего. Ну, и другие ушли. Говорили, всего трое записались в колхоз. А самостоятельные мужики - ни в какую. А на второй день ушел я в лес, лося надо было свалить, на мясо. Пока я за лосем бегал, Василь Петрович милицию в деревню привел да новую учинил сходку. Ну и объявил меня кулаком, опасным для Советской власти. А остальных всех силком записал в колхоз: у него, видишь, наган в кармане объявился… Вернулся я вечером из леса, а наутро заарестовали меня и увезли. Сначала в Усть-Кулом, потом в Чов. Уж там мне сообщили, будто какая-то тройка гэпэу определила мне восемь лет. Я, конечно, заблажил: как, за какие грехи? Без всякой вины! Прикрикнули на меня, мол, заткнись, контра, если не хочешь, чтоб тебе еще больше дали… А куда уж больше? Ну, попал в Кемь, на пересылку. Услышал там, будто собирают отряд в мои же родные края, попросился. Все ближе к дому. И земля родная милее, хоть бы и в неволе…

Помолчали. Гурий провел рукою по острой своей бородке, Туланов никак не мог вспомнить, на какого вождя похож Гурий в этой бородке, видел как-то портрет, а фамилию позабыл.

- Значит, и до вас перегибы дошли,- сказал Гурий.

- Ты скажи, отчего это перегибы гнут именно трудового мужика?- насмешливо спросил Туланов, опять забывшись.

- Да ты слышал ли про статью Сталина?- спросил Гурий, не отвечая на вопрос.

- Слышал, как не слышать! Но если сказано, что перегнули палку, то и поправить пора, ежели чего не по справедливости вышло… А я-то тут при чем? А дети мои… чем виноватые?..

- Еще раз тебе говорю,- настойчиво продолжил Гурий.- При организации колхозов во многих местах была искажена партийная линия. Центральный Комитет даже специальное постановление принял. По твоему рассказу выходит, и у вас тут то же самое происходило. Больше у тебя ничего не было… в смысле - против Советской власти?

Туланов молча смотрел на Гурия.

- В октябре семнадцатого мы почти всей командой корабля штурмовали Зимний…- снова заговорил Федор.- Я тогда плавал на тральщике. Я за эту власть боролся, потому - поверил в нее. Чего ж мне подыматься против?

- Не обижайся, Туланов. Я тебе верю… Федор Михайлович.- После некоторой паузы Гурий назвал Туланова по имени-отчеству. Заметно было, что это стоило ему немалых усилий. Гурий встал. Походил по кабинету взад-вперед. Сказал:

- Царя мы скинули, буржуев победили, да… Теперь надо вот научиться по-новому работать и жить. Не просто это, не просто… Как от ошибок-то уберечься?

Гурий остановился против Туланова и долго глядел в упор, о чем-то про себя размышляя. На что-то решаясь. А Федор, глядя на Гурия, мысленно задал ему вопрос, который мучил его, мучил, не давая покоя. Туланов не мог, не решился бы вслух спросить о таком. Он и себя спрашивал молчаливо, но вопрос этот бередил душу, обжигал вероятным ответом. Зачем же соображать-то по-новому? И работать по-новому, и жить? Если во все времена честная работа и честная простая жизнь были праведны - отчего же при Советской-то власти надо иное выдумывать? Как еще по-новому можно жить человеку? Какой новой праведности искать?

Не решался Туланов спрашивать о таком даже и тех, кому доверял, не решился спросить и Гурия, старшего майора госбезопасности. Между ними теперь такая стена выросла… Жизнь вырастила. И что будет с ним, Тулановым, задай он этот вопрос Гурию - одному богу известно. Неволя и злая несправедливость уже приучили его молчать, не выпуская наружу свои сомнения.

- Ладно,- сказал наконец Гурий.- Я запрошу… о твоем деле. А пока бумаги будут ходить, я тебя на бурильщика направлю учиться. Пойдешь?

- Мое дело ныне такое… куда пошлют. Я никогда работы не чурался.

- Не в том дело, Туланов, не в том дело. Нам сейчас нужны люди, умеющие бурить. Много людей нужно, специалистов. Весной один поисковый отряд я пошлю в верхнюю Ижму. Скорее всего, и тебя с этим отрядом отправлю.

Гурий говорил задумчиво, заранее зная, как обрадуется Туланов возможности снова побывать в родных местах. Но что-то еще заботило Гурия в этой неожиданной встрече с Федором, что-то такое, чего он никак не мог вспомнить сейчас, но что постоянно присутствовало, когда он вспоминал тот свой побег с промысла, из ссылки. Что-то крутилось в мозгу из той, старой, истории, но никак не оформлялось словами.