Валентина Немова - Святая святых женщины

"Милочка" и "мамочка" — только так они друг к другу обращались. У них были свои развлечения: они любили посидеть рядышком на диване, потолковать о том — о сем, поиграть "в дурачка", посмотреть передачу по телевизору, послушать радио, полакомиться чем-нибудь вкусненьким. Мороженое обожали, газированную воду. Безусловно, и Мила порой срывалась, кричала на маму, оставшись чем-либо недовольной. Но мама прощала ей все это, помня, что подобные "вспышки" у младшей дочери от ее неустроенности в жизни, от ее недуга…

Я тоже не знала печали, пока Мила была жива, здорова и опекала нашу старенькую маму. А теперь… Что теперь с нею будет? Очень, очень жаль мне было, что Милочки не стало. И не одна я жалела об этом. Не одна оплакивала ее… Меня поразило, сколько народу собралось, чтобы проводить ее в последний путь. В квартире все не могли поместиться, стояли на улице, возле подъезда. Благо, день был солнечный, безветренный. Родные, сослуживцы, соседи по этому дому и по тому, где раньше мы жили. Сколько было цветов, венков с черными лентами. Сколько было сказано добрых слов. Маму это поддерживало. Но на кладбище, как только гроб опустили в могилу и засыпали землей, она лишилась сил. Подошла к автобусу, в котором мы приехали и должны были ехать обратно, в город. Поднялась на одну ступеньку и, вдруг, ноги ее подкосились, она упала на колени и не может встать. В салон автобуса ее буквально внесли на руках двое дюжих мужчин…

После похорон мама рассказывала мне, какими трудными были последние недели, последние дни Милы. Как она, бедненькая, мучилась и как она сама с нею вместе мучилась. Как раскаивалась Мила, что пыталась наложить на себя руки, и говорила: "Самый плохой день из той жизни, когда я еще так не болела, был лучше, чем самый хороший из этих дней, когда я стала болеть"…

Юдины, которые поселились у мамы после моего отъезда, не очень-то утруждали себя, считая, что от них требуется лишь одно — находиться при умирающей, да и то в другой комнате. Мама сама мыла полы в своей, в той, где лежала и больная, готовила для себя и для нее, стирала, меняла ей постельное белье (а делать это было очень нелегко), подносила судно. Где же она брала силы для всего этого? В своей любви к несчастной дочери, разумеется…

Лида лишь по магазинам ходила, покупала продукты для себя, а заодно и для них с Милой, да по аптекам. А Родька… согласился делать умирающей обезболивающие уколы. Он-то и объявил маме, когда Мила сделала последний выдох, с веселой улыбкой на лице, точно и для нее это была приятная новость:

— Все! Милы больше нет!…

… На следующий после похорон день пришла Галина и заявила безапелляционным тоном, что она намерена немедленно произвести ремонт в этой квартире и поселить здесь Алю, свою младшую дочь. Лида, при которой это заявление было сделано (они с Родионом еще не успели перебраться от мамы к себе), заявила, что если мама согласиться прописать Алю, они с Родионом сразу же уйдут отсюда и больше здесь не появятся:

— Хоть трава не расти!

Я, выслушав обеих сестер, сказала маме, что прежде чем в ее квартире делать ремонт и прописывать кого-то из внучек (а их у мамы было четыре: две дочери Галины, одна Лидина и одна моя), нужно, чтобы эта внучка переселилась к бабушке и поухаживала за ней.

Галина возразила мне:

— Аля только что перенесла операцию (ей подшивали почку) и даже за собой пока не в состоянии ухаживать, не говоря уж о бабушке.

— Тогда ты сама засучивай рукава! — рявкнула Лида.

— Мне некогда! — отмахнулась Галина.

Перессорившись, сестры мои, старшая и младшая, убрались.

Тут-то мама и стала показывать мне свои и Милочкины сберкнижки, как бы заманивая меня, чтобы я осталась и жила с нею. Денег у них с Милой было довольно много (по моим, разумеется, меркам), но не могла же я позариться на эти ее тысячи. Озабоченная тем, что мне нужно было срочно лететь на север, к дочери, даже не догадалась я хотя бы переписать номера счетов, чтобы сберечь эти деньги от чьих-либо посягательств. В ответ на просьбу мамы не уезжать я сказала ей:

— Я с удовольствием осталась бы с тобой, но ты же знаешь, меня ждет Майя. Север — это не шутка. Они все там болеют. Майю скоро должны будут положить в больницу. Полине тоже назначили лечение. Простудные заболевания, которые то и дело привязываются к ней, грозят перерасти в хроническую болезнь. А ведь это на всю жизнь. Кто будет водить ее на всякие процедуры? Кто дома с нею будет сидеть, если я не приеду? Она же, заболев, детсад не посещает. Зятю моему ведь работать надо, семью кормить. Без меня им никак не выкрутиться. — Я терпеливо, как маленькому ребенку, все это маме разъясняла. Мне обязательно нужно было добиться, чтобы она согласилась отпустить меня. Иначе, если бы мне пришлось уехать, не договорившись с ней по-хорошему, я бы просто истерзалась вся. На север я должна была приехать еще зимой. Но, как было уже сказано, вынуждена была отправиться к маме и сестре, а эту поездку отложить. Вернувшись к себе из Летнего, не могла я без промедления мчаться на север: мне необходим был отдых. Я же совсем выбилась из сил, ухаживая за мамой и сестрой. Дочь моя тоже ведь приглашала меня не для того, чтобы я прохлаждалась у нее, я для того, чтобы работала. В первых числах апреля я уже купила билет до Архангельска, но пришла телеграмма от Лиды, и мне ничего не оставалось, как сдать тот билет и купить другой, до Летнего.

Телеграмма, извещающая о чьей-либо смерти, дает право беспрепятственно приобрести билет на поезд или на самолет в один и другой конец. По этой телеграмме могла я достать билет не только до того города, откуда приехала, но и до любого другого, но лишь в течение нескольких дней. Я и решила этой возможностью воспользоваться. Если бы я такую возможность утратила и пришлось бы мне покупать билет на общих основаниях, я бы надолго задержалась в родном городе и подвела бы свою дочь. А этого я не могла допустить. Выходило, что, пробыв всего дня два с осиротевшей матерью, я должна была уехать, оставив ее на попечение других дочерей, у которых все их дети рядом, которым не надо разрываться на части и летать то и дело то туда, то сюда, но которые совсем не жалеют старушку и думают об одном? как бы поскорее захватить ее квартиру.

Пожалела, наверное, мама в этот момент, что я живу в другом городе. А уехать мне пришлось не только потому, что туда направили моего мужа, а еще и потому, что с детства раздражало меня безобразное отношение моих сестер (исключая Милу) к родителям. Я вечно возмущалась их поведением, особенно Галины, пыталась пробудить ее совесть. Но все это было впустую. Мама понимала: скандалы в доме происходят не по моей вине, что затеваю их я, чтобы защитить ее и отца интересы, но поддержать меня у нее не хватало характера, и она, вместо того, чтобы приструнить виноватых, старалась утихомирить свою заступницу. Не нужны были ей те блага, которые отнимала у нее, тогда молодой и красивой, ненасытная, заневестившаяся Галина. Нужен был маме лишь лад и склад (как она выражалась) в семье. И выход, по ее мнению, был лишь один — уехать мне от них от всех подальше и не мешать им жить, как у них получается. Вот я и уехала. Не думала тогда мама, чем это обернется для нее в старости. И вот стояла теперь перед фактом: одной уехать надо, потому что здесь не живет, другим никуда не нужно ехать, но они повернулись и ушли. А она остается одна в свои почти 80 лет.