Рубаи Хайям - Сказание об Омаре Хайяме

Хаким поднял руку:

-- Не утруждай себя, Рустам, я прекрасно понимаю и свой родной. Говори по-нашему...

-- Господин мой, дело в том, что я поэт и приехал сюда, в Исфахан, только чтобы повидать тебя и поговорить с тобой.

-- О чем же?

-- О стихах... О высокой поэзии.

-- Ты, конечно, шутишь, Рустам. -- Хаким взял многократно сложенный лист самаркандской бумаги и развернул. Он оказался картой, на которой изображены моря и реки, города и высокие горы великого царства.

Хаким указал на город Балх, а потом перевел взгляд на город Исфахан и в него тоже ткнул пальцем.

-- Ты видишь? -- спросил он. -- Какое это расстояние? Сколько сот фарсангов, а? [Ф-003]

-- Много, -- ответил Рустам.

-- На караванной дороге встречаются не только оазисы, Рустам. Она полна ловушек: болезней, зверей, разбойников. Песок тоже убивает человека. Очень часто. Если купцы рискуют жизнью, они знают, что это стоит барыша, который сулит им опасное путешествие. А ты почему рисковал?

-- Хотя бы для того, чтобы посмотреть свет, -- сказал Рустам и покраснел.

Хайям отпил вина.

-- Это хорошо! -- сказал он. -- Твой ответ мне нравится. Ради этого можно и рискнуть. То, что увидел глазами и пережил сердцем, стоит очень многого. Не так ли?

-- Да, и я так думаю.

-- И ты решил ради стихов посмотреть свет?

-- Не совсем так, мой господин. Я решил поговорить с тобой.

-- О стихах?

-- Да.

-- Почему именно со мной? Разве мало поэтов в Балхе?

Рустам отпил шербета и сказал, не скрывая своего удивления:

-- Поэты в Балхе? Они есть, но разве кто нибудь из них сравнится с тобой?

-- При чем тут я? -- раздраженно бросил Омар Хайям.

Рустам растерялся. Ему показалось, что этот Омар Хайям вовсе не тот Омар Хайям, к которому шел через опасные пустыни. Но ведь ошибки быть не может! Омар эбнэ Ибрахим? Омар Хайям -- поэт? Омар Хайям -- надим -- постоянный собеседник его величества? [Н-001] Омар Хайям, работающий в обсерватории? В самом Исфахане? Или здесь две обсерватории и в обеих работают Омары Хайямы ?

"Наверное, мне следует встать и уйти, -- подумал Рустам. -Если я попал не к тому Омару Хайяму величайшему поэту, -- то, разумеется, следует как можно скорее покинуть обсерваторию и не морочить голову уважаемому хакиму..."

Рустам вскочил на ноги. Он вскочил так, будто собирался бежать, бежать без оглядки. Глаза его были расширены, пальцы на руках оттопырены, и необычная бледность на лице...

-- Я прошел многие сотни фарсангов... -- сказал он, запинаясь. -- Я уже говорил, что на зубах моих был песок, а глаза слипались от желтой пыли. Скажи мне, о хаким, неужели я ошибся адресом?

-- Кого ты искал, Рустам?

-- Омара Хайяма.

-- Он здесь, перед тобой.

-- Но мне нужен поэт...

-- Зачем?

-- Чтобы поучиться у него мудрости...

-- У поэта Омара Хайяма?

-- Да, у него.

Рустам сложил руки на груди и насупился. И немного погодя, прочитал стихи. Нараспев. Выделяя рифмы, подчеркивая смысл их особым произношением важных, по его мнению, слов. Смысл стихов был точен, не допускал двух толкований. Это были стихи-четверостишия о том, как течет по земле, красивой земле, ручей. Он блестит, сверкает всеми цветами радуги, и звуки его чарующи. Но вот впереди расселина, и ручей пропадает, исчезает, словно его и не было на этом свете. Вот и все!

Хаким слушал, опустив голову. И, не подымая ее, спросил молодого поэта:

-- Ну и что?

Молодой поэт прочитал еще одно четверостишие. В нем говорилось о кувшине, простом кувшине из глины. Что, казалось бы, в этом особенного? Но вот поэт, написавший эти рубаи, увидел в нем, в простом кувшине, нечто, а именно: ручки у кувшина -- это руки красавицы, а сам кувшин -- из сердца ее. Иными словами, красавица после смерти превратилась в прах, а из того праха гончар смастерил кувшин.

Прочитав рубаи с большим подъемом, поэт из Балха ждал, что же скажет этот непонятный Омар Хайям в образе хакима.

А хаким неожиданно встал, взял за плечи молодого человека и повел его наверх, на крышу обсерватории. Они подымались по крутой винтообразной лестнице, освещенной светом, который лился из небольших стрельчатых окон.

Они ступили на крышу словно бы в новый мир: вокруг, насколько хватал глаз, простирался огромный город. Над множеством домов колыхались неверные столбы дыма, откуда-то из за реки доносились голоса уличных торговцев и переливчатые звуки верблюжьих колокольчиков. Река Заендерунд -- благодетельница крестьян -шумела на перекатах, и ее блеклый изумрудный цвет по особенному сверкал на солнце Исфахана.

А вверху бездонный и бескрайний шатер неба. Он густого бирюзового цвета и, похоже, твердый, как эмаль. И даже жаркое солнце не способно лишить его яркости, голубизны.

После прохлады и полусумеречного освещения на крыше оказалось нестерпимо жарко и ослепительно бело. И весь мир оказался таким необозримым и таким поразительным, что едва ли хватило бы слов у молодого поэта, чтобы выразить всю его красоту...

Хаким подвел гостя к большой шаровидной астролябии. Снял с нее чехол, и астролябия вспыхнула подобно солнцу -- до такой степени была она начищена, Ярко-желтая медь слепила глаза.

-- Я и мои товарищи, -- начал хаким, -- каждую ночь проводим здесь по нескольку часов. И наш глаз направлен в самую глубину небесной сферы. Мы следим за плывущими созвездиями, мы шагаем по Млечному Пути, мы наблюдаем Луну. И потом снова возвращаемся на нашу Землю и снова окунаемся в различные работы и дела. Учти, Рустам, мы это делаем каждую ночь. Ты меня понял?

-- Нет, -- чистосердечно признался пылкий Рустам.

Хаким немножко удивился. Однако ему пришелся по душе ответ поэта из Балха. Нет ничего хуже, когда тебя не поняли, а в угоду тебе говорят "да". Хаким сказал про себя, что надо бы объяснять более вразумительно таким молодым людям, как Рустам, ибо у них самомнение преобладает над действительными знаниями. Наверное, это недостаток молодости, наверное, и сам он, хаким, таким же был в молодости...

-- Я понял вот что, -- сказал Рустам, -- что ты, досточтимый хаким, что ты и твои друзья работаете очень много. И часто -- не смыкая по ночам глаз. Но какое это имеет отношение к поэзии?

-- Прямое, -- жестко произнес хаким.

Рустам, очевидно, не совсем улавливал эту связь: непонимание было написано на лице его слишком явно.

-- Молодой человек, -- сказал хаким, -- я каждую ночь наблюдаю ход небесных светил. И прихожу к одному выводу: сколь необъятен мир, сколь он широк и высок. И подчас я кажусь себе песчинкой, безмозглым дитятей перед величием небесной сферы и всем тем, что сотворено руками аллаха -- всевышнего и милосер- [А-017] дного. Я замираю в те минуты и часы, я делаюсь как бы другим человеком, который с трудом представляет себе все величие вселенной. И в самом деле, что мы перед нею? Безграничность вселенной, ее извечное существование заставляют меня задуматься о самом себе и смысле моей жизни, а также о жизни моих друзей и врагов...