Рубаи Хайям - Сказание об Омаре Хайяме

-- Любовь и поэзия выше!

Хазини с этим не согласился. И стал доказывать, что если без любви человечество не обходится в силу своего естества, то без поэзии прожить еще можно. Человек, то есть поэт, живет и вследствие этого сочиняет стихи и поет их. Значит, жизнь, а следовательно, и любовь выше поэзии.

Васети назвал эти рассуждения достойными какого-нибудь дабира -- письмоводителя, -- но никак не ученого. Он, Васети, уверен, что любовь и поэзия -- одного корня, но назвать этот корень одним достойным именем пока затрудняется,

-- Я не думал, что ты такой, -- сказал Хазини,

-- Какой? -- насторожился Васети.

Было очень темно и невозможно следить за выражением лица собеседника. Однако, судя по голосам, по оттенкам их, друзья находились в добродушнейшем состоянии. Настроение хакима всегда передавалось им.

-- Ты мне казался немного суховатым, -- объяснил Хазини. -Твоя стихия звезды. И больше ничего!

-- Неужели свои мысли о любви я должен нести высоко, наподобие знамени?

Хаким вмешался в разговор. Он сказал:

-- Спор пустой. Поверьте мне, друзья: человек одинаково обязан своим существованием и любви, и поэзии. Что же до их объединяющего имени, то оно существует. И знаете, как оно произносится?

Омар Хайям воздел руки к небу и торжественно провозгласил!

-- Жизнь, друзья, жизнь!

Он обнял своих друзей, прижал каждого к груди.

-- Вот так, как я обнял вас, -- сказал он, -- так и жизнь объемлет и любовь и поэзию. Если за поэзией не признавать права называться самой жизнью, значит, выхолостить ее. Как холостят баранов и прочих животных. Да, друзья мои, я пришел к этому выводу, прожив почти сорок пять лет.

Васети попытался поймать хакима на слове:

-- Значит, ты поэт, хотя ты это и пытаешься отрицать.

Хаким энергично возразил:

-- Я говорю о поэзии, а не о поэтах. Поэт -- Фирдоуси. Поэты -- Рудаки и Дагиги. Поэт в наше время -- хаким Санаи. А все те, кто наловчился сочинять бейты и рубаи, газели и касыды, -- все [Б-010],[Г-001],[К-006] эти "цари поэтов" при дворах, позорящие просвещенный слух, -дурацкие создания. Я говорю не об их поэзии. Я говорю не о поэзии, угодной шахам, султанам, хаканам и их многочисленным визи- [Х-002] рям. Это не поэзия! Это подобие поэзии, фальшивая подделка. Когда мудрые люди говорят слово "поэзия", значит, имеют в виду саму жизнь, то есть жизнь, продолжающуюся в поэзии, один из рукавов реки жизни. А река жизни -- да будет вам известно! -- широка и необъятна.

Васети сказал:

-- Уважаемый хаким, нас сейчас трое. Над нами только звезды, а под нами спящий Исфахан. И мы должны говорить только правду. Верно говорю?

-- Да, -- подтвердил хаким. -- Это условие нашей дружбы, общей работы и общей цели.

-- Прекрасно! -- воскликнул Васети. -- Ответь мне, уважаемый хаким: что есть твои стихи?

Во вселенной наступила тишина. Секунда. Другая. Целая минута тишины! Омар Хайям обдумывал свой ответ: правдивый, искренний.

-- Какие стихи ты имеешь в виду?

-- Которые мы читаем на полях твоих геометрических вычислений и философских трактатов, -- пояснил Васети.

Опять тишина во всей вселенной. Секунда. Другая. Целая минута тишины! И хаким ответил:

-- Это часть моей жизни. -- И скороговоркой добавил: -- Но я не поэт. Это звание слишком высокое. И еще добавил: -- Эклиптика пронизывает все существо созвездия Девы. Очень жаль, что где то рядом нет созвездия Поэзии...

-- А Лира? спросил Хазини.

-- Это не совсем то, На ней может бренчать любой.

18

ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ

О ТОМ, КАК ХАКИМ ПИРУЕТ

С ПРЕКРАСНОЙ АЙШЕ НА БЕРЕГУ

ЗАЕНДЕРУНДА

-- Аллах накажет тебя! -- говорит Айше. [А-017]

-- Ну и пусть! -- отвечает Омар Хайям.

-- И ты не боишься его гнева?

-- Боюсь.

-- А почему же ты говоришь "ну и пусть"?

Хаким не желает нынче ломать голову над различными вопросами. Он отвечает весело первыми сорвавшимися с языка словами:

-- А потому, Айше, что гнев твой страшнее.

Эта небольшая лужайка, на которой устроились Айше и Омар Хайям, словно зеленое ложе. Со всех сторон она окружена кустарниками. В двух шагах шумит, пенится на камнях, бурно лижет берега светло зеленая река Заендерунд. Над головою кусок неба -- с одеяло, не больше. Такое синее небо, излучающее зной. На траве белая скатерть. Вина и фруктов вдоволь. Фрукты и жареное мясо. Зелень и мясо. Но главное -- вино. Такое сыскать не так-то просто. И тонкостенные глиняные чаши отменной работы. Их очень много. Ибо хаким любит в разгар пирушки разбивать чашу о какой-нибудь камень. Черенки разлетаются в стороны. С треском. И Омар Хайям хохочет. Ему становится веселее, когда разбиваются чаши...

Сколько лет Айше? Может быть, восемнадцать? Ее мать убирает нижний этаж обсерватории. Это бедная женщина. И у нее единственная дочь. У Айше большие, грустные глаза. Хаким их называет турецкими. И поясняет:

-- Глаза турецкие -- прекраснейшие в мире.

Айше краснеет, бледнеет и снова краснеет.

-- Я очень стар? -- спрашивает Омар Хайям.

Она не отвечает.

-- Наверное, очень, -- вместо нее произносит сам хаким.

-- Нет, не очень, -- говорит она. И краснеет. -- Аллах нака- [А-017] жет тебя. .

-- За что же, Айше?

-- За то, что изменяешь ей...

Он привлекает ее к себе: ну зачем забивает она себе голову чужою любовью?

-- Я люблю всех женщин, -- говорит Омар Хайям.

-- Как всех? -- удивляется Айше,

-- Разумеется, всех. Очень просто.

И он целует ее. И ей волей неволей приходится верить ему, ибо нет, наверное, на свете поцелуев слаще этих...

-- И потому я люблю тебя, -- поясняет он.

-- А ее?

-- Ее тоже.

Он подносит ей чашу с вином. Отпивает из собственной. Омар Хайям советует ей пить без промедления и пьет сам. Разве можно не пить, когда с ним Айше?..

Он спрашивает ее:

-- Айше, откуда у тебя такие точеные ножки?

-- От аллаха. [А-017]

-- А эти груди?

-- От аллаха. [А-017]

Омар Хайям задумывается. Ненадолго. Разве можно погружаться в думы в такие минуты? Ведь рядом Айше!

-- Аллах накажет тебя, -- строго говорит Айше. [А-017]

Он ничего не хочет слышать. При чем тут аллах? При чем дру- [А-017] гие женщины? Разве можно не пить и не любить?..

-- Что ты скажешь ей? -- допытывается Айше.

-- Ничего.

-- Из страха?

-- Нет. Просто так. Она знает, что я люблю всех женщин.

-- И даже старых?

-- Этого не говорю.

-- Даже некрасивых? Даже хромых?

Он молчит. А потом говорит ей:

-- Словом, я люблю женщин. Такими, какими создал их аллах. [А-017]

Омар Хайям подносит к ее алым губам кусочек поджаренного мяса. Она ест и запивает вином. Это очень пьянящее вино. Так ей кажется. А он допивает чашу и с размаху бьет ее о камень. И сотни осколков разлетаются в стороны.

Он смотрит на нее и думает: "Нет, я не видел никого краше Айше".

И он искренен. И каждый раз, когда целовал женщину, думал, что именно она олицетворяет красоту. Ибо любил их безудержно. Любил их за верность и неверность, за красоту и горячность, за холодность и недоступность, за жар поцелуев и даже за измену. Любовь его столь же глубока и искренна, сколь и мимолетна. Но каждый неверный поцелуй тяжело ранил его, однако рана вскоре заживала. Так как на страже любви всегда стояло время! Оно не разрешало грустить дольше положенного, дольше положенного самим аллахом...