Рубаи Хайям - Сказание об Омаре Хайяме

Хазини сказал, что вполне согласен с хакимом. Если в голове засел этот самый постулат, если он будоражит, надо браться за него. Даже безрезультатность в таких случаях тоже можно посчитать за результат. Пусть тысячи лет ломали ученые головы. На тысяча первом году кто нибудь да постигнет истину. И она может оказаться очень простою. Если постигнет... А ежели нет?..

Хазини переглянулся с Васети. Потом с Лоукари. Как бы ища ответа в их словах, которые готов услышать. Но ища поддержки, разумеется.

Хайям постукивал пальцами о столик и размышлял, не упуская ни единого слова друзей. Он ценил их ум, а еще больше -- их откровенность. Они могли бы противоречить даже самому султану, если бы это могло послужить добром научной истине. Друзья не раз вступали в спор с уважаемым Хайямом, глубокоуважаемым хакимом.

Хайям упорно молчал.

-- Если постигнет снова неудача, будут думать другие, -- сказал Васети, пригубив свежей воды. -- Мысль человеческая никогда не устанет, она будет работать вечно,

-- Вечно? -- задумчиво произнес Хайям.

-- Да, дорогой хаким, вечно!

-- Это хорошо... Васети тихо засмеялся. Вечно -- это хорошо?

Но что такое вечность ? Год, два, тысяча лет или тысячи тысяч?..

-- Да нет же, -- сказал Хайям, -- вы не хуже меня знаете, что такое вечность... Вы же помните ту индийскую притчу?.. Ну, насчет алмазного столба.

-- Разумеется, -- сказал Лоукари.

Васети тоже кивнул. Утвердительно.

-- Позвольте, -- сказал Исфизари, -- я что-то запамятовал... Какой алмаз? Какой столб?

-- Ты это серьезно? -- спросил Хайям.

-- Вполне! Ну могу же я забыть кое-что? Или не могу?

Хайяму нравилась эта притча, и он с удовольствием повторил ее уже в который раз.

-- Да ты, наверное, вспомнишь ее, -- продолжал Хайям. -- Это про алмазный столб... Одного мудреца спросили: что есть вечность? И он ответил: "Я не знаю, что такое вечность, но представляю себе один миг вечности". Его попросили объяснить, что есть миг вечности. И он сказал так: "Вы видите Луну? Вообразите себе столб из алмаза высотою от нас до Луны. А потом вообразите ее ее, что каждый день садится на вершину столба некая птица и чистит свой клюв об алмаз. Она при этом слегка стирает столб, не правда ли?.. Так вот, -- продолжал мудрец, -- когда птица опустится до земли, источив весь столб, это и будет миг вечности".

-- М-да-а. Я теперь вспомнил эту притчу, -- проговорил Исфизари. -- Я слышал ее еще в детстве.

-- Детская память самая острая, -- сказал Хайям. Но я, надеюсь, не наскучил тебе повторением уже знакомого?

Исфизари был слишком серьезен, чтобы заподозрить какую либо иронию в словах хакима. И он вздохнул:

-- О вечность, вечность...

И в тон ему сказал хаким:

-- О бесконечность, бесконечность! -- Проговорил он это полушутливо. И уже совсем серьезно, почти озадаченно продолжил: -Видите ли, греки, на мой взгляд, не могли принять как абсолютную данность понятие бес конечности. То есть расстояние, которое нельзя измерить при помощи шагов или движения каравана. Евклид был грек и сын Греции. Причем достойнейший. Разве мог он принять, притом беспрекословно, понятие бесконечности?.. В смысле геометрическом. Что бы он с ним делал? Просто ничего! Поэтому то, -- Хайям положил руки на стол, -- он и перенес теорему о параллельных линиях в число постулатов. Если угодно, чтобы не возиться с этим чрезмерно расплывчатым и малодоказуемым понятием -- бесконечность!

Меймуни Васети слушал очень внимательно. Он сказал, что все это очень любопытно, но...

Хайям взглянул на него вопросительно. Дескать, что же дальше?

--...но, -- продолжал Меймуни, медленно рассекая воздух указательным пальцем правой руки, -- но спрашивается: разве понятие бесконечности стало более ясным в наше время?

Хайям не торопился с ответом. Он хотел выслушать своих друзей. Да вообще, можно ли торопиться в таком сложном деле? Легко сказать "бесконечность", а как изобразить геометрически, наглядно, бесспорно? То есть сделать то, чего не могли достичь даже греки...

Лоукари сказал:

-- Если возможна такая постановка вопроса, то напрашивается и другая...

-- Какая? -- Исфизари хотелось поскорее услышать, что скажет Лоукари. А тот, как нарочно, медлил. Наконец сформулировал свою мысль:

-- Если мы откажемся рассматривать то, что именуется бесконечностью, перестанем постигать ее в той или иной форме, то боюсь, что мы тем самым выкажем недоверие к человеческой способности с годами мыслить глубже, шире и совершенней.

-- О, что я слышу?! -- воскликнул Хайям. -- Это не слова, но мед для моей души...

Лоукари воодушевился. Он морщил лоб пуще обычного и, как бы пытаясь лучше постичь тот предмет, о котором размышлял, продолжил свое рассуждение следующим образом:

-- Параллельные линии и их главное свойство -- основа всей евклидовой геометрии. А геометрия эта естественная, она вполне укладывается в наше представление о мире, нас окружающем. Разве мы не знаем, что такое плоскость, точка, линия? Наш глаз, наши чувства, весь наш разум согласуют наше представление о мире с теорией этого великого грека. Если наука и мыслимое состояние жизни не расходятся в главном, то должны совпадать и частности. И наоборот: совпадение частного или частных явлений предопределяет, точнее, гармонирует с общим. Не знаю, насколько точно, насколько понятно я выражаюсь, однако...

Хайям перебил его:

-- А по моему, ты выражаешься достаточно ясно, и не к чему скромничать сверх меры.

Исфизари держался несколько иного мнения:

-- Меня не совсем устраивают отдельные выражения, которые были допущены уважаемым Лоукари.

-- Что же, я слушаю, -- проговорил Лоукари.

-- Наш уважаемый друг сказал: "Если наука и мыслимое состояние жизни..."

Лоукари перебил:

-- "Жизни" -- в смысле "мира"...

-- Пусть будет так... Если они не расходятся в главном... Что это значит? Во первых, как понимать это самое "мыслимое состояние мира"? Как истинное или кажущееся нам?

-- Как истинное, -- поправился Лоукари.

-- Очень хорошо! Дальше... Во вторых, не совсем точно сказано относительно "главного" и "частного". Это требует разъяснений, потому что бывают явления в природе, в общем схожие, но по сути своей различные. То есть я хочу сказать, что так говорить об "общем" и "частном" не совсем верно.

Лоукари скрестил на груди руки, задумался. Выслушал своего коллегу до конца и, сделав приличествующую паузу, сказал, обращаясь к Омару Хайяму:

-- Хаким, говорят, что истина не познается в скоропалительной беседе и не до конца продуманном разговоре. Не кажется ли тебе, что нам стоило бы поговорить обо всем этом подробнее в другое время?

Хайям сказал:

-- Не думаю, чтобы любой ученый спор был бы вреден. Однако есть свои достоинства в продуманном, заранее подготовленном разговоре. Но учтите: бывает мысль, подобная светлячку, -- она блеснет неожиданно. И подобная мысль часто бывает весьма важной.