Н Ляшко - Камень у моря

Бабка и Анисим быстро забылись сном, лошадь похрустела сеном и притихла, а Иван глядел на близкие звезды, вслушивался в ночные звуки и морщил лоб: не угнал бы кто лошадь; что за люди в долине?

О себе он не думал: хоть на край света-ему и там будет лучше, чем в деревне; хоть под жернова, лишь бы не видеть пяти могил. Жить долго у моря, строиться он не собирался. Кругом камень, сил нет, денег мало, вот только лошадь, мешок харчей, скарбишко, — где уж тут строиться?

Небо на краю моря- неожиданно позеленело. Иван обернулся к спавшей в шелковицах и виноградниках долине, встал и пошел с горы.

Море как бы поднималось к нему навстречу и все яснее голубело. Ивана удивило то, что берег, куда глаз хватал, был усеян грядами круглой чистой гальки. Он на ходу закатал штанины и, как было во сне, по колени вошел в море. Вода была теплой, ласковой и тянула в себя.

Иван вернулся на берег, сбросил с себя все, лег в податливую синеву, тер бока, шею, ноги, захватывал воду в ладони, оплескивал ею голову и, слушая, как стекают струйки, смотрел по сторонам.

Даль моря уже прогревалась на огне рассвета, долина и поселок спали среди тронутых золотым светом гор и, казалось, готовы были плыть по широкой синеве.

Вдоль берега ринулся ветерок, море дрогнуло и ополоснулось светом. Иван увидел на воде свою тень и охнул: ноги его были четко видны сквозь воду, и стоял он будто не в воде, а на огромном твердой радужном цветке. Он нагнулся и взял у своих ног горсть камешков. Они выплыли в первые лучи солнца и зашевелились на разжатой ладони. Иван склонился к ним и почувствовал, что настоящее море чудеснее того, что снилось ему в деревне: среди камешков один переливался голубоватым светом, другой был похож на синий туман с сизыми жилками.

Камешки поразили Ивана, и он, глядя на них, забыл и торе и пять могил.

«Вот ведь, а? вот диво…»

Он взял с ладони поразившие его камешки, торопливо оделся, пошел по берегу и нашел еще несколько чудесных разноцветных камешков. Они были крепки, чисты, не тускнели в руках и играли на ладони синевою волн и золотом света.

Иван перестал ощущать ломоту в спине, вздрогнул от крика, увидел на горе Анисима и пошел к нему:

— Вот где осесть бы, вот где жить.

Бабка и Анисим сверху спрашивали его, чего он искал у моря. Он протянул к ним руку:

— Во-о, глядите! А?

Анисим ощупал камешки и щелкнул языком:

— Ишь ты, светятся!

Бабка пересыпала камешки с ладони на ладонь, прислушалась, как из них в пальцы идет прохлада, и сказала:

— А на что они? Монисто хорошее было бы, только я уж не девка, чтоб красоваться.

Иван сгорбился и взял у нее камешки:

— Ну-у, монисто. Они со дна моря, а дно такое, что, может, и саженей не хватит, а ты…

Он положил камешки в карман и нахмурился: камешки как бы стерли с его рук шершавость заступа, которым он рыл пять могил, а бабка и Анисим по-настоящему даже не обрадовались им.

Русские, татары, болгары оглядывали лошадь, пожитки Ивана, качали головами и советовали ехать на виноградники в сторожа. Но кто-то обронил:

— А то купи тут клок земли, попробуй.

— А что, и попробую, — оживился Иван. — Где она, земля-то?

Земля-покатый склон в диких зарослях кустарника лежала в стороне от дач и поселка. От гор ее отделял промытый дождями широкий ров. Иван походил по ней, ощупал ее, подивился железной цепкости кустов, прикинул, где можно жилье поставить, и пошел с бабкой к хозяину:

— А сколько?

Хозяин назвал цену, бабка охнула и схватила Ивана за рукав:

— Это за одну землю? Да где мы возьмем столько?

Поедем назад, не губи ты меня, не губи внучонка.

Но Иван стал торговаться, клясть свою бедность, жалобой на смерть пятерых детей растревожил хозяина, уговорил его рассрочить плату за землю, и они ударили по рукам.

С этого часа бабка перестала узнавать Ивана. Он проворно поставил на дикой земле шалаш, добыл топоры, заступ, лопаты, ведра и бочки, поставил навес, сделал землянку и таганок. Выкорчевал полосу кустарника, очистил землю от камней, навозил навозу и, хотя было уже поздно, посеял кукурузу:

— Во, носите из ручья воду, поливайте, а мне не до этого.

Он начал возить из-под горы камень для мазанки, колья и столбы. Когда лошадь уставала, он пускал ее пастись, а сам корчевал кустарник и рыл канаву для фундамента.

Бабка тужилась помогать ему, но жара и головные боли валили ее с ног. Анисим старался и, работая, рос не по. дням, а по часам: он носил из ручья воду, выбирал из взрыхленной земли камни, пас лошадь, бегал к морю, в поселок и рассказывал, как работают в садах.

— Погоди, мы свой сад заведем…

Иван сросся с лошадью и жил, казалось, так же, как она: работал, ел, отдыхал и опять работал. Но это было не так, и другую, скрытую, жизнь его выдала лошадь.

Однажды, обороняясь от мух, она ударила копытом по столбу навеса. Из ветвей крыши выскользнула сумка из-под соли и тяжело упала на землю. Бабка не раз искала эту сумку и раскричалась:

— Аниска! Иди сюда! Ты прятал? Что тут?

В сумке были камешки, и Анисим кивнул на спавшего за яслями Ивана:

— Это дед собирает. Зорями ходит на море и собирает.

— Зорями? Да что он, двужильный, или как? И нашел чем забавляться, а еще старый…

— Тссс…

Голоса разбудили Ивана, но он притворился, будто не слышал слов бабки, украдкой спрятал сумку и стал ходить к морю с мешком и веревкой: найденные камешки прятал в карман, а выброшенные волнами обломки дерева вскидывал на плечо и шумно сваливал их дома на солнопеке:

— Во-о, старая, дровишек принес тебе.

Так и шли дни: Иван работал, собирал камешки, молодел, обрушивался на работу и вновь молодел. К зиме он продал лишнюю одежду, и мазанка закраснела черепицей, сверкнула окнами. Во дворе поднялся горб погреба. Рядом с навесом вырос сарайчик:

— Ну, старая, теперь только подравнивай да огораживай.

За мазанкой в землю вросли лозы винограда, молодые черешни, яблони, сливы и абрикосы. А телега все скрипела и скрипела. Иван возил камень для ограды. Затем он взял с собой Анисима и поехал под гору. У большого, ровно отколовшегося от скалы камня они сняли с телеги колесо, устроили ворот и взвалили камень на телегу.

Иван помогал лошади везти его. На месте, где должны быть ворота, он врыл каменные подставки, подравнял их, по кольям спустил на них с телеги камень и похлопал по нему:

— Вот и скамья… будет где посидеть, отдохнуть.

Это была последняя работа лошади: Иван подкормил ее, увел в город и привел вместо нее корову:

— Бери, старая, зарабатывай на молоке, пока сад молодой, а то, гляди, сгонят нас с земли, и достанется нам вечная сума.

Бабка забегала с молоком к дачам. Ей было стыдно, что она такая слабая. Она с удивлением глядела, как растет под руками Ивана и внука ограда, дивилась упористости Ивана и порой обмирала: а если Иван надорвется?